Трогательные, беззащитные, доверчивые люди, лесорубы, лимитчики, буфетчицы, лавочники, кашевары, охотники, кавалеры, красавчики, уродцы, герои, лодочники, недоумки, певуны, мясники, лилипуты, соседи, воры, иностранцы, пачкуны, работяги, истерики, носильщики, маньяки, историки, увальни, императоры, кликуши, носачи, лицедеи, слепни, бродяги, трутни, краснобаи, шоферы, коновалы, краснодеревщики, пианисты, орнитологи, доктора, энтомологи, писаки, сутяги, ходоки, полярники, саперы, скалолазы, аферисты, Цицель, Стравинский и летчики. Все представлены в большой невидимой книге без начала и конца. Имя той книге «Великая мировая голубятня». Кто-то ее напишет? Кто-кто? Да никто.
Самих голубей, следует заметить, с каждым годом становится всё меньше.
Прав был граф Лев Николаевич Толстой, когда произвел девственную простоту в ранг величайших истин. Часто в какой-нибудь случайной незатейливой мыслишке, промелькнувшей в минуту опьянения или усталости, содержится столько значения, что вот он и будущий роман – автору отрада, читателю сюрприз.
Я бы еще добавил случайные предметы и чрезвычайные происшествия.
Так что путеводная звезда для удачливого сочинителя – не гремучий сюжет, не многострадальная идея, не багровое племя размышлений, но какое-нибудь семечко или косточка вишневая, или лестница без ступеньки, или гвоздь ржавый. Или упоминание того гвоздя. Или воспоминание о том гвозде, что оставил шрам на руке еще в детстве кисельном, или даже шрама не оставил, но встретился, случился, и не просто так, и с этим уже ничего не поделать. Словом, всякая чепуха и нелепица. Или венок нелепиц по аналогии с сонетами. Сморозил, брякнул, брякнулся, руку распорол, глядишь – поэма созрела. Или симфония. Или мозаика. Или «Великая мировая голубятня».
А лучше «Стравинский».
«Великую мировую голубятню» не потянуть. Никому из смертных не потянуть. Ибо по большому счету мы ничего о себе не знаем. И не узнаем никогда.
Да, чепуха – знак свыше. Всякому ваянию и зодчеству великое подспорье. И вообще великое подспорье.
По замыслу автора роман должен содержать шестнадцать килограмм отборной пустоты, что сделает его самой правдивой книгой о жизни во всех проявлениях.
Знаки свыше – большая редкость. Может быть, конечно, и не редкость, но не всяк умеет их распознать. Большинство ведь как думает? Происшествие и происшествие. Ну, или ужасное происшествие, чудовищное происшествие. Так думают. Не более того. Вот и блуждаем в потемках тысячелетиями.
Что такое чрезвычайное происшествие? Например, вас сбивает машина, или, еще лучше – удар током, вольтова дуга. Конечно, кошмар. Возможно с так называемым смертельным исходом. Иногда обходится, удается отделаться, как говорят, легким испугом. Так или иначе, вся последующая жизнь и потерпевшего и его ближайшего окружения – приложение к тому кошмару. А если это был знак? Побудительный сигнал и главный ответ на все вопросы? Или просто главный ответ безо всех этих наших нудных и однообразных вопросов длиною в жизнь?
Или первый аккорд будущей симфонии?
Поскольку дар небесный в виде чрезвычайных происшествий, как уже было замечено, большая редкость, ориентироваться писателю, художнику, композитору, как указал граф Лев Николаевич Толстой, все же стоит на обыденные нехитрые мысли, которые, в отличие от, скажем, шаровых молний, вьются подле нас точно осы вкруг омшаника.
Осы. Не случайно Аристофан воспел этих удивительных насекомых. Воспел ос и лягушек. Аристофановым лягушкам хочу посвятить отдельную главу. Уверяю вас, они того заслуживают.
Как выглядят незатейливые мысли? Вот вам пример – чепуха, которая посетила меня аккурат перед тем, как я принялся за поэму. Условно – поэму, а так, кто его знает, что получится. Может быть, роман. А, может статься, вообще что-нибудь этакое… эпистола, письмо, например. Вам, дорогие, читатели. Письма люблю, потому и вспомнил про эпистолу. И слово хорошее – емкое, не затертое. Эпистола. Очень красиво!
Итак. Дорогие читатели! Пишет вам…
Нет.
Конечно, никакая это будет не эпистола. Может быть, вообще ничего не будет. Хотя что-нибудь все равно будет, раз уж гвоздь да дуга вспомнились.
Письма в прежние времена хранили бережно, бечевочкой перевязывали, а то еще и в платочек, бывало, укутают. Чаще в белый или кремовый. А вот клетчатыми платочками в таких случаях, как правило, не пользовались. Клетчатыми платочками носы обслуживали. И носили в карманах брюк. А белые, кремовые, реже синие и красные – для нагрудного кармана пиджака или вот стопку писем запеленать. Пеленали письма. Письма, фотографии, реликвии семейные. От сырости берегли и поросячьего глаза.
Свинок всегда любил. Трогательные доверчивые животные. Сдается мне, пятачки их – не просто так. Однажды услышал, уж не помню от кого, такое детское, смешное на первый взгляд…
