За 96 километров от Москвы, на границе бывшей Тверской губернии, в красивом тенистом бору разместился со своими церквями, гостиницами и другими строениями Николо-Пешновский монастырь. С трех сторон монастырь окружают болота, среди которых, словно на островах, видны бывшие монастырские деревни и села.
Несколько столетий богател и ширился Николо-Пешновский монастырь. Несколько столетий оглашал он прилегающие окрестности ежедневно звоном своих тяжелых колоколов, напоминая своей вотчине о послушании и молитве. А вотчина у монастыря скопилась немалая: до 20 тысяч гектаров земли прибрал к рукам монастырь, десятки больших и малых сел и деревень принадлежали ему и тысячи крестьян, проживающих в этих селах и деревнях.
Тяжело, сурово и беспросветно тянули свою жизнь эти крестьяне — в старину крепостные. Сделавшись в своем крае самым богатым землевладельцем и душевладельцем, монастырь притеснял и мучил крестьян без малейшего сожаления. По преданиям, переходившим от старых людей, и по сохранившимся старым грамотам монастырским видно одно, что монастырь был очень лютым помещиком. Он действовал не только звоном колоколов, крестом и молитвою, но и плетьми, оружием, тюрьмами, применяя самые суровые меры для того, чтобы удержать своих крестьян в полном рабстве и послушании. Нередко крестьяне приходили, в отчаяние, бежали из родных деревень куда глаза глядят или отказывались от монастырских тяжелых налогов и от непосильной работы и поднимали бунты. В таких случаях монастырь призывал военную силу и жаловался царю.
Вот как писал монастырь свои жалобы, которые сохранились и до нашего времени в монастырских архивах:
«Ныне-те наши монастырские крестьянишки во вс*** ***нятся[1] сильны, монастыря не строют и во всем нас, богомольцев твоих, не слушают… В прошлом, государь, году все крестьянишки и служка Левка Венедиктов с товарищи, приводили на монастырь бунтом и крепости всякие пограбили и казначея старца Нафанаила смертным боем били к на чепь сажали»…
В другой монастырской грамоте говорится:
«В 1744 году крестьяне села Рогачева и других деревень отказались повиноваться монастырским властям. Посланных для усмирения бунта солдат побили, а капитана покололи. Бунт был подавлен отправленным по распоряжению сената новым военным отрядом».
Но через 20 лет после этого крестьянского бунта в селе Рогачеве и соседних селах и деревнях опять взбунтовались крестьяне. Был получен указ о непосильном налоге в пользу монастыря и о посылке крестьян на строительные работы в монастыре. По этому поводу главный монастырский, строитель Филимон доносил:
«Крестьяне учинились противны указу, подняли крик, а пущие из них затейщики — села Рогачева Сергей Иванов сын Дунаев, деревни Олешина Илья Марков, которых я приказал, взяв, посадить под караул, причем оные крестьяне приступили ко мне и хотели тех крестьян от меня отбить и, ухватя меня за рясу, едва не сбили с ног. Затейщики были достойно наказаны, а прочие крестьяне были обузданы строгими мерами».
Но и освободившись на волю, крестьяне не встретили в жизни ни света, ни радости. Да иначе и быть не могло. Отпуская крестьян на «свободу», монастырь, как и всякий прочий помещик, только и думал о том, как бы устроить и дальше такой порядок, при котором можно было есть, пить и богатеть за счет все тех же крестьян. Так оно и осталось.
Годной пахотной земли крестьяне получили очень мало, но много получили болот, по которым ни пройти, ни проехать. За землю и за болота крестьяне обязаны были платить в монастырь ежегодно откупные — монастырский оброк.
Монастырские крестьяне были поголовно безграмотны. Монастырь же старался эту темноту закрепить в свою пользу. Учителями были, все те же попы да монахи, а у тех ученье одно: «Трудитесь и повинуйтесь, поститесь, молитесь, не завидуйте сытым и богатым, ибо на том свете все сытые и богатые будут в аду, для вас же, крестьян, мы уготовим вечное царство небесное».
Однако ни голодовки, ни посты, ничто не помогало крестьянам выбраться из нужды. Бедность, нужда беспросветная глядели в монастырщине отовсюду. Убогие, деревянные избенки, похожие на хлевы, держались подпорками, словно старушки на костылях. Шершавые соломенные крыши зарастали травой и даже трубы на крышах виднелись редко. Печи топились по черному: труб не было, и дым из печей выходил прямо в избу. Обувью служили чуни, самодельно плетёные из крученого льна и пеньки, Одевались во всякое домотканное отрепье, а вместо постели — солома. В избах горела лучина; самоваров и в помине не было — чаем, сахаром не баловались. Впоследствии только по большим праздникам стали покупать чай, но кипятили его в горшках. В общем же — жилище, пища, одеяние и домашняя утварь, и сельскохозяйственный инвентарь, и худая скотина, если она имелась, — все говорило о беспросветной нужде.
А какое дело было монастырю до крестьянской нужды. В нем строго охранялся один и тот же порядок: ежедневно своими тяжелыми колоколами призывать крестьян к кротости, послушанию и молитвам. Весну и лето монастырь занимался молебствиями не только в своих обширных соборах, но отправлял с иконами несколько партий монахов по деревням. От одной деревни к другой крестьяне перевозили жирных монахов на своих подводах. С монастырской иконой крестьяне призывались монахами молебствовать в стаде, в полях, по отдельным избам и дворам, во избавление от всяких людских и скотских болезней, от недородов, от пожаров, от градобития, от всяких бед и несчастий.
