Когда император Тэйдзи[1] вознамерился сложить с себя сан, сиятельная Исэ-но го[2] на стене флигеля Кокидэн[3] написала:
Вакарурэдо
Ахи мо осиману
Момосики-во
Мидзараму кото-но
Нани-ка канасики
Вот расстаемся с ними,
И не сожалеет никто
Из этих придворных ста рангов.
Но что не увижу их больше —
Все же как-то печально.
Такова была надпись, и император, увидев ее, рядом начертать соизволил:
Ми хитоцу-ни
Арану бакари-во
Восинабэтэ
Юкикаэритэ мо
Надо ка мидзараму
Ведь не только же мне
Быть государем.
Государи будут сменять друг друга.
И если потом ты вернешься сюда,
Почему ж тогда «не увидеть более»?
[4]так он сложил.
Император, сложив с себя сан, осенью следующего года[5] соизволил принять постриг и по разным местам странствовал в горах[6], совершал служения Будде. Человек по имени Татибана-но Ёситоси, чиновник третьего ранга наместничества Бидзэн, во времена, когда император еще занимал престол, служил ему во дворце, когда же император принял постриг, то и он сразу же постригся. Никого не оповестив, покидал государь дворец – Ёситоси без промедления присоединился к нему. «Негоже, чтобы император вот так дворец покидал», – сказал он, и из дворца[7] был отдан приказ: «Сёсё, тюдзё[8], другие чины, послужите ему». Послали свиту им вслед, но государь отправился в путь, избегая встречи с посланными. Пришли они в страну Идзуми, и, когда оказались в месте под названием Хинэ[9], ночь спустилась. Подумав, что государю сейчас должно быть очень одиноко и тягостно, Ёситоси сильно опечалился. И вот, когда император соизволил сказать: «Воспойте Хинэ в стихах», Ёситоси-дайтоку[10]:
Фурусато-но
Табинэ-но юмэ-ни
Миэцуру ва
Урами я сураму
Мата то тованэба
Прилег в пути отдохнуть,
И во сне родные мои
Мне привиделись.
Это, верно, они упрекают меня,
Что я не навещаю их более
[11] —
так сложил, и все заплакали, никто уже не мог стихи слагать. А Ёситоси до конца служил императору под именем Канрэн-дайтоку.
Во времена, когда покойный дайнагон Минамото[12] был в чине сайсё[13], Кёгоку-но миясудокоро[14], намереваясь чествовать[15] императора-монаха Тэйдзи, повелела: «Вот что я задумала сделать. Приготовьте в одну ветку[16] подношения». [Дайнагону] множество «бородатых корзин»[17] сделать повелела, а Тосико[18] – раскрасить их в разные цвета. [Ей же] приказала ткани на подстилки для корзин в разные цвета покрасить, плетениями заняться, все заботы ей поручила. Все это к последним числам девятой луны было срочно подготовлено и закончено. И вот в первый день десятой луны в дом [дайнагона], где спешные приготовления шли, было послано:
Тидзи-но иро ни
Исогиси аки ва
Курэ ни кэри
Има ва сигурэ-ни
Нани-во сомэмаси
Во множество цветов
Хлопотливо [все красившая] осень
Кончилась.
А теперь холодный, мелкий дождь
Когда спешные эти подношения готовились, и он и она беспрестайно обменивались посланиями, а после того, то ли потому, что этой заботы уже не было, он никак не давал о себе знать, и вот в конце двенадцатой луны Тосико:
Катакакэ-но
Фунэ-ни я норэру
Сиранами-но
Савагу токи номи
Омохи идзуру кими
На однопарусном
Корабле плывешь
И, лишь когда шумят,
Белые волны,
Обо мне вспоминаешь – таков ты
[20].
И ему послала, но ответа на ее послание не было, и уж Новый год позади. Вот во вторую луну, отломив ветку от ивы, что росла возле его дома, такую длинную, что все остальные превосходила, он:
Авояги-но
Ито утихахэтэ
Нодоканару
Харухи симокосо
Омохи идэкэрэ
Когда зеленая ива
Длинные ветви-нити распускает,
В тихие
Весенние дни особенно
так написал [и с этой веткой послал Тосико]. Та была безмерно очарована этими стихами и долго потом о них рассказывала.
Отставной дайни[22] во времена мятежа Сумитомо[23] был послан для его усмирения, и вот он отправился в путь, будучи в чине сёсё. А он также нес службы и при дворе, и как раз был год, когда ему должны были присвоить четвёртый придворный ранг, и потому он горел нетерпением узнать, будет ли ему новогоднее повышение в чине. Приезжие из столицы там случались редко. Некоторых он расспрашивал, и отвечали ему: «Присвоили вам новый ранг», другие же говорили: «Ничего подобного». Все думал он, как бы разузнать поточнее, и вот с почтой из столицы приходит письмо от наместника Оми – Кимутада-но кими[24]. С нетерпением и радостью вскрыл он послание, смотрит, а там речь идет о множестве разных разностей, и лишь в той стороне, где пишется дата и тому подобное, начертано такое:
Тамакусигэ
Футатосэ авану
Кими-га ми-во
Акэнагара я ва
Аран-то омохиси
Драгоценная шкатулка для гребней,
Крышка и низ не встречаются
В тебе.
Ты все еще открыта?
А я думал, что уже нет
[25].
Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал. Что не дали ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка.
Когда Сэмбо-но кими[26] скончался, Тайфу[27] безмерному горю предалась, и императрица[28], поскольку наступил день возведения ее в этот сан, считая слезы дурной приметой, сокрыла Тайфу от людских глаз.
И тогда Тайфу сложила:
Вабинурэба
Има ва то моно-во
Омохэдомо
Кокоро-ни нину ва
Намида нарикэри
Оплакиваю его,
Хоть знаю – теперь
Уже поздно сожалеть.
Но, неподвластные сердцу,
