Каждый раз перед отходом в море я заполняю судовую роль РТ «Колгуев». После капитана, старшего механика и старпома вписываю себя: фамилия, имя, отчество — Отроков Владимир Сергеевич, год рождения — 1944, занимаемая должность — третий помощник капитана.
Конечно, следовало бы записать второго штурмана и второго механика, а уж потом себя. Следовало бы… Но это неважно: через какой-нибудь годик-полтора я и сам стану вторым штурманом, просто я немножко опережаю события.
А что это так и будет, я ни чуточки не сомневаюсь. Пока что мне здорово везет во всем. Только окончил мореходку и, пожалуйста, получил направление на один из лучших, передовых кораблей тралового флота — «Колгуев». А кто на «Колгуеве» капитаном? Сам Корнеев Игорь Федорович, лучший наш промысловик. Он уже третье судно из отстающих в передовые вытащил. С таким капитаном и работать одно удовольствие, есть на что посмотреть, чему поучиться.
Но, вообще говоря, на передовом корабле плавать не так-то легко и просто: все время на виду у людей живешь. Сойдешь на берег, и все кажется, что каждый встречный, незнакомый человек смотрит на тебя с особым пристрастием, будто спрашивает: «Так ты, значит, с того самого „Колгуева“, о котором столько говорят. А ну, покажись, каков ты есть, чего ты стоишь?»
Да и не только на берегу, в море тоже от постороннего взгляда не скроешься. Почти в каждом рейсе какой-нибудь представитель бывает, то из управления флота, то из базового комитета профсоюза, то из рыбного института — все изучают наш опыт, а распространять-то, конечно, этот опыт приходится больше самому Игорю Федоровичу и нашему тралмейстеру Степану Фомичу Мошникову. Но так, видимо, и положено — одни изучают, другие распространяют.
О корреспондентах я уж не говорю, видали мы всяких, и не только из местной, но и из центральной печати. Один даже писатель московский с нами в рейс ходил. Этот техникой тралового флота интересовался мало, а все больше налегал на эмоции, все расспрашивал матросов и особенно боцмана Виктора Жаброва, что они чувствуют, что переживают.
Потом в одном московском журнале был напечатан очерк этого писателя под звучным, красивым названием «Голубая пахота». Мы, стало быть, «голубые пахари», прочитали его хором, всей капеллой. Ничего не скажешь, здорово написал, художественно. И не так уж много напутал. За один рейс попробуй-ка разобраться во всех наших кухтылях, бобинцах, клячевках; не только что писатель, матрос не сразу постигает эту тралмейстерскую премудрость.
Словом, всем очерк понравился. Только боцман Виктор Жабров как-то пожаловался капитану:
— Ну за каким дьяволом он мне бороду присобачил, да еще рыжую, шотландскую. Разве я похож на рыжего? И трубку в рот мне сунул, благодетель какой нашелся. Будто бы я во сне с этой трубкой не расстаюсь. А я один раз в жизни из трубки попробовал, и то чуть не стошнило.
— Ты напрасно возмущаешься, Виктор Петрович, — усмехнувшись, сказал капитан. — Где ты читал, чтобы боцман без бороды был и без трубки был? Терпи. Так положено, морской колорит требует.
Ах уж этот мне морской колорит!
С ним, с этим колоритом, я впервые столкнулся, когда у нас на палубе в один прекрасный апрельский день, перед самым отходом в море, появился еще один представитель.
Он сразу обратил на себя общее внимание потому, что весь был закутан в меха: на голове огромная мохнатая шапка, такую я видел на журнальном фото у шотландского гвардейца из охраны английской королевы, на ногах мохнатые собачьи унты, а шуба из великолепной глянцевато-желтой нерпичьей шкуры. И был этот новый представитель чем-то похож не то на Роберта Пири перед его отправкой на Северный полюс, не то на сотрудника магазина мехторга во время демонстрации новых моделей одежды.
Но он не был ни тем, ни другим.
Спустя некоторое время по распоряжению капитана я занес в судовую роль еще одного члена экипажа: «Фамилия, имя, отчество — Зимовейский Клавдий Филиппович, занимаемая должность — художник». Немножко подумав, я приписал в скобках «пассажир», поскольку по штатному расписанию должности художника на рыболовном траулере не предусмотрено.
Порядок! Если дело пойдет и дальше так, то можно ожидать, что в скором времени мы увидим у себя на судне представителей и других искусств.
А что? Почему бы не сходить с нами в рейс, скажем, Надежде Румянцевой? И нам приятно (не каждый день в кают-компании борщи раздает кинозвезда), и ей полезно, пусть вживается в новую роль.
Художнику предложили на выбор — хочешь, живи в просторной, светлой капитанской каюте и спи на мягкой капитанской постели, поскольку сам капитан никогда в рейсе ею не пользуется, предпочитая протертый жесткий диван, а не хочешь — иди в «дом приезжающих». «Домом приезжающих» зовут мою каюту, в которой, помимо моей, есть еще одна запасная койка, но она никогда не пустует.
Зимовейский вежливо поблагодарил капитана и поселился в «доме приезжающих».
— Очень мило, — сказал он, оглядывая длинную каюту. — Тепло и уютно, как в ученическом пенале.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)
