Близ Костромы, около города Галича, жила семья Талочановых. Прадед их был пожалован в бояре, имел свой дом в Москве; но сыну его не посчастливилось: он был уволен от управления одним из приказов, находившихся в Кремле, по жалобе на его хищничество, и удалён с семьёй в Кострому на житьё в своей вотчине. Случилось это в начале царствования Алексея Михайловича; и с той поры Талочанов не выезжал уже из своей вотчины, где он скоро скончался, оставив двум сыновьям все свои имения и другие богатства. Один из сыновей его снова переселился в Москву, где поступил на службу думным дворянином; второй сын Кирилл Семёнович поступил на ратную службу, раненый вернулся домой и поселился на житьё близ Костромы, где жили все его родичи по жене, Ирине Полуектовне Савёловой. Долго, с большим трудом управлял он своим хозяйством, холопы его, хотя уже укреплённые на его земле, то и дело разбегались от него, уходили в самую рабочую пору, и Талочанову приходилось сманивать к себе на работы и селить у себя посадских людей из городов. Из городских посадов люди бежали охотно в деревни, убегая от платежа тяжёлых городских налогов и податей. По смерти Кирилла Семёновича имущество его перешло к старшему в роде Талочановых, и только небольшая часть досталась жене его, с небольшой, устроенной им усадьбой. Ирина Полуектовна осталась после него сиротствовать с двумя небольшими дочками. Именье было невелико, и приходилось ей, при небольшом числе крестьян, самой прикладывать всюду к делу свои белые, боярские руки. При её скромных средствах не приходилось прятаться в тереме. Но старинный дом Талочановых, построенный дедом, давал семье просторное и удобное помещение. Он был двухэтажный, с теремами над верхним этажом. Внизу находились так называемые подклети для кладовых и кухонь; в верхнем помещении была большая палата и несколько комнат, отделённых сенями, а выше надстроено несколько опочивален, в которые вела крутая лестница. В одной из опочивален, самой обширной, жила сама Ирина Полуектовна. Вся комната в глубине её, начиная от широкой изразцовой печи и вдоль по стене до окон, уставлена была высокими сундуками, покрытыми пёстрыми, выцветшими от времени коврами. В сундуках этих хранилось всё добро, когда-либо нажитое родом Талочановых и Савёловых и доставшееся на долю Ирины Полуектовны и дочерей её. Судя по одним этим остаткам серебра и соболей, можно было подумать, что недаром удалён был от управления Дворцовым приказом прадед их и что много добра сохранилось и из рода Савёловых. В сундуках боярыни Талочановой не было недостатка ни в парчовых и камчатных шубках (верхние домашние и выездные одежды), ни в золотных, с тяжёлыми собольими обшивками шубах, или летниках, телогреях и других одеждах. Они вынимались из сундуков временами, надевались при выезде в церковь, на богомолье, и перешивались и переделывались для дочерей боярыни, когда они подросли. В ларцах сохранились жемчужные ожерелья, серьги с длинными подвесками и вышитые золотом головные повязки. Дочки были ещё невелики годами: старшей было только четырнадцать лет, а меньшой всего одиннадцать.
Глядя на старшую дочь, задумывалась Ирина Полуектовна: красотой она не отличалась и на вид казалась уже взрослой. Ростом она была почти с родительницу; лицо её было красновато, кое-где виднелись ямочки от оспы, и глаза, хотя и бойкие, но небольшие, смотрели словно из ямок, спрятавшись под тёмными бровями: на родителя была похожа мужественная старшая боярышня. Только крупные свежие губы напоминали мать; и доброта матери светилась на всём лице. Меньшая дочь уродилась в Савёловых. То была стройная девочка с большими, почти синими глазами, круглолицая и с нежным румянцем; особенно бросались в глаза её чёрные брови, выведенные дугой, и целая шапка кудрявых волос, чёрных, но тонких и мелко вьющихся.
Жила вся семья, конечно, не роскошно, трудами со своего хозяйства. Над всем надо было похлопотать хозяйке: посеять, добыть, продать или испечь, сварить, заготовить, чтобы не чувствовать недостатка в доме. Семья жила одиноко. Но обе боярышни не сидели в тереме, они всюду сопровождали мать по хозяйству и весь день проводили в саду, в огороде или в тёмном бору, собирая то грибы, то ягоды.
— Вы на свою свободу радуйтесь, пока ей пора да время! — говорила им растившая их мамушка, Василиса Игнатьевна, смолоду прижившаяся к дому бояр Талочановых. — У других, богатых бояр если бы вы родились, запирали бы вас наверху, в терему, как запирали вашу матушку!
— Особливо тебе, Степанида Кирилловна, плохо бы пришлось! Вишь, ты рано повыросла, за невесту бы слыла! Ну, боярышня Паша ещё ребячлива, её бы ещё не унимали; пускай пока резвится! — толковала Игнатьевна.
— Мамушка! Это ведь скучно — богатыми быть! — весело говорила Паша при таких замечаниях мамушки.
Степанида молчала. Она обдумывала всегда всё слышанное; а от мамушки многое приходилось ей узнавать. Она запоминала её рассказы о людях и усвоила себе её понятия о жизни.
Но что же могла усвоить она? Какие понятия о жизни? Дело в том, что, несмотря на простоту Игнатьевны, из слов её поняла Степанида всю женскую долю того времени и не считала себя свободной, несмотря на свой юный возраст. Бродя с сестрой по лесу, она предостерегала её своею ранней мудростию.