Денис Драгунский
Телефункен
Лауреат 1994 года за статью «По ту сторону государства и права» (№ 5) и 2013 года за повесть «Архитектор и монах» (№ 1)
Перед Новым годом, а именно тридцатого декабря, Сергей Степанович ездил к тете Нине с букетом и коробкой конфет.
Он с утра выходил на маленький рынок, который был совсем рядом с домом, около автобусных остановок, и покупал букет — крепкие хризантемы. Тетя Нина любила такие, они долго стояли. Потом он еще раз выходил из дому, покупал конфеты в соседнем магазине. Потом заказывал такси на два часа дня — и обратно, на четыре тридцать.
Дело в том, что Сергею Степановичу было уже восемьдесят три года, а тете Нине, вы не поверите — сто два! В позапрошлом году юбилей справляли. Скромно, но достойно. В ресторане. Тетю Ниночку везли туда на коляске, потому что ресторан был через два дома, и было лето.
Все по струнке ходили перед тетей Ниной.
Вдова атомного академика, который вдобавок был генералом, она жила в старом — но советской постройки — доме в начале Ленинского проспекта, в пятикомнатной квартире, роскошной и неудобной. Там почти все комнаты были смежные, и тетя Ниночка жила в самой большой, с тремя дверями. Главные двери, стеклянные и двустворчатые, смотрели в холл. Стекло изнутри было закрыто атласными занавесками на красивых латунных прутиках. Как только в холле слышались голоса, а значит, кто-то приходил или уходил — тетя Нина тут же подкатывалась на своей коляске к двери и пальцем отодвигала занавеску. Наблюдала, кивала, шевелила губами.
Другая дверь вела в некую изначально вроде бы гостиную — хотя трудно понять замысел великого советского архитектора Щусева, наворотившего такие анфилады. Там жила совсем дряхлая внучка мужа от первого брака, вдова. Эта дверь была всегда заперта, но ключ был у тети Нины. Слава богу, у этой комнаты была еще одна дверь — тоже стеклянная и тоже занавешенная — выходившая тоже в холл, но под углом к тети-Ниночкиной. А уже из внучкиной комнаты шла дверь в бывший кабинет генерала-академика, там жил правнук с женой, так что им приходилось пробираться мимо мамы.
Третья дверь тети-Ниночкиной комнаты смотрела в коридор; там были еще две двери, за которыми жила праправнучка с мужем. Спальня и еще что-то маленькое, с узким окном, бывшая комната для домработницы.
Тетя Нина всегда держала эту дверь открытой. Для свежего воздуха. Потому что ее окно выходило на Ленинский, там круглые сутки грохот и гарь, а через коридор была кухня с окном в зеленый двор.
Никто не перечил тете Нине. И она никого не боялась. Не боялась, что ее закинут в богадельню, или не вызовут вовремя врача, или еще каким-то способом сживут со свету и завладеют ее имуществом. Она была хитрее всех. В начале шестидесятых, когда умер ее муж, а ей было едва за пятьдесят, она на все его деньги, на все сталинские и ленинские премии, купила десятка три картин художников Фалька, Поповой, Гончаровой и Ларионова — и через знакомого советского разведчика переправила их в город Цюрих, где они были спрятаны в банке. И составила завещание: чем дольше она проживет, тем больше денег от проданных картин достанется наследникам. Сроку она себе положила сто пять лет — вот тогда сто процентов.
То есть оставалось целых три года, но в прошлый раз она призналась Сергею Степановичу, что неважно себя чувствует и на многое не рассчитывает.
Сегодня Сергей Степанович вспомнил этот разговор, потому что тетя Ниночка стала совсем кожаная, почти крокодиловая. Темно-коричневые квадратные рубцы покрывали ее лицо. Глаз почти не было видно — синие точки в глубине складчатых щелочек. Сергей Степанович вздохнул и отвернулся.
На тумбочке стоял большой старинный радиоприемник красного дерева.
— «Телефункен»? — спросил Сергей Степанович.
— Да, — ответила тетя Ниночка. — Там написано.
— Трофейный?
Но это спросил не Сергей Степанович, а Сережа, это было утром, в воскресенье, двадцать пятого сентября сорок девятого года, он приехал к тете Ниночке, она была сводная сестра мамы. Она им помогала. Ее муж, дядя Юра, был генерал-лейтенант, и они получали очень хороший ведомственный паек. Было неприлично положить консервные банки в кошелку и уйти, поэтому он мялся в прихожей, косясь на стеклянные двери, и спрашивал, как дела, как дядя Юра.
— Дядя Юра два месяца в командировке, — сказала тетя Нина. — Чаю выпьешь?
Потом сидели в большой комнате с тремя дверями. Тетя Нина на диване — вот на этом самом, который сейчас! — Сережа в кресле, а рядом, на тумбочке, стоял красивый немецкий радиоприемник.
— Трофейный? — спросил Сережа.
— Нет, — ответила она. — Дядя Юра не был на фронте. Это подарок.
Сережа чуть пожал плечами. Генерал — и не был на фронте?
Тетя Нина засмеялась.
— Сегодня чудесный день! — сказала она, вскочила с дивана, взяла с комода газету и сунула Юре под нос, тыча пальцем в какое-то сообщение ТАСС. — Читай, читай!
Там было что-то очень затейливое и даже ироничное, вроде того, что «атомная бомба уже давно не является секретом» — но смысл понятен, ура, наконец-то!
— Ого! Правда? — обрадовался Юра. — Ура! Ура-ура, у нас есть бомба!
— Дядя Юра станет генерал-полковником, — тихо сказала тетя Нина. — Получит Сталинскую премию первой степени. И орден Ленина, обязательно. Или даже Золотую Звезду Героя Труда…
