КОЛОДЕЦ НА ЧЕРНОМ КУРГАНЕ
Н. Фурнаджиеву
Укроет нас ночь синим рядном, по которому плывут как золотые мошки миллионы звезд. Июльская ночь. Невидимая влюбленная женщина с темным мягким телом и нагими прохладными руками. Она идет босиком по равнине, шуршит стерней. Обнимает деревья, жадно прижимает их к груди, и они постепенно тают, как синий дымок над костром. Она мнет несжатые нивы, выходит на заросшую дорогу и машет длинной веткой — гонит впереди себя стадо, которое возвращается в кошару, звеня бубенцами. Потом она спустится вниз, к будке стрелочника, и остановится у переезда. Будет ждать. Прильнет ухом к рельсам и станет слушать — не идет ли машина с огненными глазами. И когда, задыхаясь от бешенства, словно дикий зверь, вырвавшийся на волю, выскочит машина, ночь стремглав помчится впереди нее по белой насыпи железного пути. Стрелочник дед Ангел выйдет к пути в одном исподнем и увидит, как где-то за большим мостом, не выдержав, обрушится ночь с высокой железной насыпи и упадет вниз лицом в луга.
Когда мы уснем, она придет на Черный курган и прохладной рукой станет гладить наши лица, опаленные черным зноем.
— Дед Златан!
Хоть бы собака уснула, хоть бы не рычала, не будила меня. Пускай мне приснится, что меня гладит Ганкина рука. Я увижу ее глубокие черные очи, они склонились надо мной и говорят мне. И услышу мамин голос:
— Приходи ко мне на могилку, — хоть посмотрю на тебя!
Кажется, будто в Ганкиных глазах трепещет вся мамина любовь ко мне.
Как хорошо ночью на Черном кургане! Отсюда видна вся широкая Дунайская равнина, которая где-то далеко сливается со звездной ширью. А справа — высокие Черкювские курганы, там стоит старый монастырь святого Николы. Красными глазами высматривает он, спят ли испитые работой и жарой герловцы. Внизу лежит наше сельцо, над ним разостлалась серая мгла и укрыла его, как наседка цыплят.
— Хлоп-хлоп-хлоп!
— Клю-клю-клю!
Вокруг стоят снопы, будто большие черные птицы расселись по стерне, опустив крылья. Слева что-то тайное шепчет лес. Кто знает, каких страстей мог бы он насказать! Ведь он своими глазами видел окостеневший нож и мутный взгляд убийцы! Ведь его зеленая мягкая грудь кровью забрызгана!
Лошади тяжело и глухо топочут мимо кошары и затихают внизу, у колодца, где сегодня плакала Ганка. Подпасок напоит коней и помчится по нивам — только волосы заблестят под луной. Потом и он пропадет в лугах, а тяжкий топот рассыпется в воздухе, словно черный ком земли. Как всегда.
— Дед!
— Чего тебе?
— Ты видел нынче, какая Ганка черная с лица? Глаза провалились, стали будто ямы. Смотрит на тебя, а тебя не видит. Я ее нынче встретил у колодца — прямо сердце перевернулось. Стоит, прислонилась к колоде и плачет. Я ей говорю: «День добрый!», а она не слышит, даже не видит меня. Взяла кувшины с водой и пошла. Хотел я заговорить с ней — и не мог. Камнем она мне на сердце легла, как застарелая хворь. Отчего это, дед?
— Не знаю, сынок.
— Еще весной она меня остановила и говорит: «Монка, ты по лесу ходишь; может, знаешь, где похоронен брат твой Андрей?» — «Как же не знать!» — «Если я тебе дам одну вещь, отнесешь ему на могилу?» — «Ладно», — говорю. На другое утро я и погнал стадо мимо ихнего дома; Ганка вынесла серебряный крестик, который на груди носила, у сердца, и дала, чтобы я закопал его в головах у Андрея. Дала и велела сказать ему… Да как заревет:
«Монка, не пускают меня к нему, не дают повидаться!»
Так и взял бы ее в охапку и отнес в лес. Но тут скрипнула калитка и показалась ее мать. Я и погнал коз дальше.
* * *
Весь день сегодня как птичья стая кружили жницы над нивой хаджи Нойо. А хаджи Нойо — всему Черному кургану хозяин. Весь день пели жницы, далеко летели сильные голоса, но не слышно было в поникших от зноя хлебах ясного голоса Ганки, черноокой хаджи Нойовой дочки. Как ей петь, когда ей теперь весь белый свет не мил! Посмотришь вокруг — все то же, что и было: поляны, нивы, деревья, солнце; только нет Андрея. Ну и что, разве мало других парней? Э-э-эх!..
— Андрей-то? Какой человек был!
— Свет не клином на нем сошелся.
— Ну, тебе с ним не равняться!
— Мне-то? А вот посмотришь, она еще услышит про меня. Пойду в гайдуки. Всем дорогам хозяином стану, котел денег нагребу и все бедным раздам. Чтобы услышали мое имя во всех концах света.
— Она — богатейская дочка, тебе не ровня…
— Это же говорят про меня люди: что, мол, он такое! Козопас драный, весь день лазает по деревьям, горлинок ловит да плетет из лозы корзинки! Пускай говорят! Они еще увидят! И дома хаджи Нойо подожгу, и амбары!
— Несуразное несешь!
— Ты меня еще не знаешь.
— Дом поджечь легко — сердце человеческое зажечь трудно. Вот ты в чем себя покажи! По Андрею вся молодежь с ума сходила! Слушались его парни, как верные псы! Если бы он захотел да вывел их на Белый обрыв и сказал: «Прыгайте вниз!» — они бы и прыгнули, как слепые. Ты тоже из его воли не выходил. Если человек за правое дело стоит — у такого человека слово крепче железа!
Прав дед Златан. Он немало по свету бродил, много чего видел, пока ноги не уходились и глаза не нагляделись. Знает он, что говорит. А я… Кипят у меня в голове мысли, и говорю, что на ум взбредет. И ношу с собой в торбе ящериц, чтобы пугать ими мальчишек-волопасов. И по Ганке душа горит, и выше Андрея прыгнуть охота.