Повесть об Афанасии Никитине

Пятьсот лет тому назад солнце над землями юга сияло так же ярко, как и в наши дни, и летний зной был так же невыносим. Старинный персидский город Ормуз прямо сгорал от солнечного жара. Ормуз был построен на скалистом островке, в той части Индийского океана, которую теперь называют Персидским заливом. Дважды в сутки, в часы прилива, синие морские валы подступали к белым стенам Ормуза. Но от этого страшный зной ничуть не уменьшался. Каменистая почва раскалялась так, что припекало ноги. Перегретый воздух — горячий, сухой, как из печи, — не освежал, а обжигал гортань. Солнечные лучи слепили глаза… Небо над городом было темно-синее и прозрачное, как драгоценный камень сапфир, но никто не любовался им; мало того, в этом городе никто и не видел неба: жители натягивали над улицами широкие полотнища из ярких цветастых тканей — спасали себя от солнечного удара. А чтобы предохранить ноги от ожогов, сплошь застилали землю узорными коврами.

Надо еще сказать, что на островке не было ни реки, ни ручья, ни озера. Пресную воду в бочонках привозили на лодках с материка. На перекрестках Ормуза были вырыты водоемы-бассейны; в них-то и хранилась эта драгоценная, издалека доставленная пресная вода. А кто сильно хотел пить, — тот мог уплатить торговцу и купить себе стаканчик воды так же, как мы теперь покупаем стаканчик мороженого.

Жить в этих условиях было не так-то легко. Но горожане любили свой Ормуз и гордились им. Вернее сказать, этим городом гордилась вся Персия (так тогда называлось государство Иран). Тогдашние персидские ученые утверждали, что если бы вся вселенная, весь огромный населенный мир был кольцом, то город Ормуз был бы камнем в этом кольце, — такой это был богатый, красивый, многолюдный и веселый город.

В синих водах Персидского залива водились жемчужницы — плоские двустворчатые ракушки; внутри их развиваются круглые жемчужины, с нежными переливами перламутра. Крупный ормузский жемчуг ценился повсюду; даже на далекой Руси румяные красавицы носили в серьгах и на шее сияющие бело-розовые «гурмызские зерна». Но не за одним только жемчугом приезжали сюда предприимчивые купцы: здесь велась обширная и разнообразная торговля. К скалистому островку то и дело приставали греческие белопарусные корабли, подплывали многовесельные китайские джонки; между ними, легко скользя по волнам, пробирались узкие индийские челноки. На застланных коврами улицах Ормуза пестрые халаты уроженцев Средней Азии мешались с желтыми одеждами египтян. Приземистый турок, сдвинув на самый затылок красную феску, приветствовал высокого смуглого араба в белом бурнусе; все они торопливо показывали друг другу яркие ткани, золотые украшения, серебряную посуду; все они громко хвастались, восхищались, торговались, менялись… Море шумело, люди кричали, лошади ржали. Лошадей было много; их охотно покупали, особенно индийские «гости» (купцы). В Индии не умели ухаживать за конями; не было подходящего корма, да и климат не годился для лошадей — они быстро там погибали. А спрос был большой — и на крепких рабочих тяжеловозов, и на резвых верховых скакунов, подходящих для войска. Толковый купец покупал в Ормузе хорошую степную лошадь за десять серебряных монет, переправлял ее морем в Индию и там продавал в десять, а то в пятьдесят раз дороже. Так что конский торг был очень выгоден. Поэтому в том углу ормузского базара, где выставляли на продажу коней, толпилось особенно много народу и не прекращались громогласные выкрики продавцов и споры на всех языках Востока.

Вот сюда-то, в этот шумный и душный закоулок, крепко пропахший конским и человеческим потом, и пришел однажды необычный для Ормуза покупатель. Он был довольно высокого роста, широкоплеч, одет не по-здешнему — не в длинный, а в короткий кафтан с темными штанами; на ногах его красовались мягкие кожаные сапоги, на голове — чудная высокая войлочная шляпа с круто загнутыми полями. Целый день, нестерпимо жаркий и душный день солнечной весны 1469 года, этот загадочный покупатель безмолвно ходил по Ормузу; он поглядывал на людей, пристально присматривался к товарам, изредка кое-что потрогал, понюхал — и ничего не купил. В этой пестрой разноплеменной толпе на странного чужеземца обратили внимание. «Откуда он? — перешептывались базарные завсегдатаи. — Какая невиданная одежда! Какой белокожий! Какой светлоглазый! Верно, из очень далеких краев?..»

Один черномазый парень в полосатом драном халате, изловчившись, мимоходом сбил с чужеземца его высокую шляпу — и толпа, как один человек, ахнула при виде целой копны вьющихся соломенно-светлых волос. Но этот чужеземец с такой белой кожей и такими густыми золотистыми волосами, как видно, не любил, чтоб ему наступали на ногу. Круто повернувшись, он мигом схватил барашковую шапку со своего смуглого и черноглазого обидчика и, под сочувственный смех толпы, швырнул ее кверху. Шапка крепко ударилась о пестрый тканьевый потолок, всколыхнула там целое облако пыли и шлепнулась к ногам перепуганного владельца. Тот, не говоря ни слова, пустился бежать. Над ним хохотали, чужеземца громко хвалили. Старик в белой чалме и с белой бородой потрепал его по плечу. Незнакомец вежливо поклонился почтенному старику и пошел дальше. Никто больше не задевал его, а когда он подошел к лошадям — все перед ним расступились.