Вечерний сосновый бор, основательно, до овражьего дна прогретый летним солнцем, был чудо как хорош. Жёлтый веер косых лучей мягко высвечивал старые матовые стволы, натянутые струны паутин да рыжие шляпки лисичек, выглядывающих из-под игольчатого настила. Где-то высоко над головой застрочил очередями невидимый дятел. Сказочный, гофмановский лес… Словно ожившая детская фантазия…
Рудольф почувствовал, что спина от долгого сиденья немного занемела, сел поудобнее, коротким рывком освободив прилипшие к стволу волосы. Надо поесть. Впереди еще один ночной переход — и он у своих. Вот тогда он отоспится по-настоящему. Напишет два письма — сестре и Кристен, и только потом примется за рапорт.
Это будет рапорт о славной охоте.
В засаду, которую устроили на тракте Рудольф с ещё пятью бравыми снайперами, попала крупная рыба — полный грузовик иванов, возвращающихся в свои части из госпиталя. Первым выстрелом Рудольф убил старого шофёра. Иваны прыснули из кузова, паля во все стороны. И валились на землю, подкошенные снайперской пулей — один за другим, будто мешки с мукой, небрежно сброшенные с плеча пьяного мельника. Через пятнадцать минут всё закончилось. Шестеро охотников неслышно снялись с позиций и скрылись в лесу, решив добираться к своим по одному, для пущей безопасности.
Рудольф достал из рюкзака тёмно-зелёную банку, приставил к крышке острие ножа, размахнулся — несильно, плечо еще ныло от отдач — и застыл. Только что лезвие блестело на солнце. А теперь нет. Рудольф обернулся — и уставился в забинтованный ствол «Мосина».
— Привет, говно, — сказал хозяин винтовки на чистом рязанском языке. Рудольф ничего не понял, но зачем-то кивнул.
Продолжись их диалог чуть дольше, Рудольф бы узнал, что к нему на ужин заглянул снайпер Васин. Но Васин светскую беседу вести отказался и просто выстрелил Рудольфу в лицо. Немец тут же прилёг, а осколки его арийского затылка зашуршали по черничнику.
Васин откинул с лица сетку, запрокинул вихрастую голову вверх.
— Митрич!
— Ш…што. — ответили, заикаясь, сверху Васину.
— Это последний был? Шестой?
— Ага.
— Ну и ладненько.
Васин поднял немецкую банку, покрутил в руках, нашёл выбитые на крышке буквы «BW».
— Митрич! Ты колбасу фашистскую будешь?
— Не.
— А чё ты там торчишь, лети сюда-то! Харэ в сосну долбиться!
— Ща, г…гусеницу тока в…вытащу…
Васин вскрыл трофейную банку, втянул носом пряный запах маринада. Послышался шелест крыльев — это Митрич соизволил спуститься к напарнику. Приземлился на Рудольфа, в три приёма заглотил жирную узорчатую гусеницу, вытер клюв о немецкий маскхалат. Важно зашагал туда-сюда. Прямо вылитый политрук какой, а не маленький пёстрый дятел.
— Т…ты к…когда-нибудь в этой жизни нажрёшься, Васин? — презрительно вопросил он снайпера.
— А ты когда-нибудь условный стук выучишь? — парировал снайпер, заглатывая колбасу так, будто большая змея упитывает змею поменьше.
— Я н…нормально с…стучал.
— Три тире и точка — это ёлка, мы же договаривались. — Васин выудил из банки еще одну колбаску. — Я вас еле нашел. Точно колбасу не будешь? Последний кусман остался.
— Пошли д…домой уже. Нечего тут расси… ЖУК!! Вкусный жук!!!
Митрич превратился в струну и аляповато запрыгал по жёстким черничным кустам, неся хаос и смерть всему вокруг, что хотя бы отдаленно напоминало насекомое.
Васин глотнул из фляжки, встал, размял ноги. Да, пора домой. Сначала помыться, потом поспать. Спать Васин будет долго и крепко. Будь его душевная организация потоньше, к нему во сне и являлись бы убиенные снайпером немцы — с грустными безглазыми мордами и немым вопросом «За что?!». Но за всю войну к нему никто так и не пришёл. Вероятно потому, что Васин на этом не зацикливался. Укорачивая жизнь врагу, он тем самым удлинял её своим. На час ли, месяц или 50 лет — это уже как война даст. Но это того стоит. Поэтому палец Васина на спусковом крючке всегда был твёрд. А сон был как у младенца. Иногда, конечно, с громким похрапыванием. Отчего злой Митрич клевал его ночами в лоб.
А после сна Васин сядет за рапорт. В отличие от Рудольфа Васин писать письма не планировал. Потому что после бомбёжки писать ему было уже некому…
Вернулся довольный Митрич.
— Я г…готов.
— А ну-ка забацай. — Васин выставил перед ним винтовку. Дятел поставил лапку на приклад и резким ударом клюва выбил тридцать шестую вмятину.
— Всё. Валим.
Митрич взлетел и взгромоздился на покатое Васинское плечо.
— Митрич! А своими крылышками — не?
— А тебе плеча ж…жалко, что ли?!
— Ладно. Тогда чур во сне на спину не срать.
— Тогда ч…чур в блиндаже не храпеть. Иначе, Васин, я ей-Богу с клюва тебе в висок заряжу!
— Ага, попробуй. Потом нечем будет жрать своих многоножек.
Юмор их был груб, но беззлобен. Никогда они не злились друг на друга по-настоящему. Даже в первую минуту знакомства, когда Васин вытащил из дупла развороченного снарядом, пылающего дерева контуженного Митрича, дятел не испугался человека. Лёжа на широкой солдатской ладони, Митрич почувствовал, что это большое двуногое ничего плохого ему не сделает. Вместо того, чтобы трепыхаться и вяло пытаться улизнуть, он закрыл глаза и отдался на волю пропахшей казенным табаком судьбе. Судьба отпоила его водой, выходила, научила нецензурщине и условному стуку, похожему на «морзянку». А на вопрос «Там в дупле еще ж…жена была…» отвела глаза в сторону и ничего не ответила. Так Васин и Митрич стали настоящими боевыми товарищами.
