ПОСВЯЩАЮ ДОЧЕРИ ТАНЕ
1
В серьезных случаях у него так и бывало: мучился, думал, взвешивал все за и против, а решение появлялось внезапно и независимо от всех рассуждений. Вот и сейчас — считал, что разговор с деканом будет долгим, приготовился оправдываться, объяснять, чтоб декан посочувствовал, а главное, понял, что больше с ним, Георгием, ничего такого не случится и нет никакой нужды ставить вопрос об исключении. Но разговор занял минуты две, не больше. Собственно, говорил один декан и, говоря, занимался своим делом — вытянул из пачки сигарету, разрезал ее поперек на две равные части, затем принялся неторопливо прочищать проволочкой янтарный мундштук. Он тоже, должно быть, приготовился к подробному разговору, но не успел закурить. Георгий только и ждал паузы, чтобы произнести два слова: «Всего хорошего!» Ему не хотелось прерывать декана на полуслове — это было бы грубо, а он вовсе не собирался обижать старика. Каждый делает свое дело… Поэтому он терпеливо дождался паузы и сказал свои два слова.
Теперь ему все равно, что будет думать про него декан. Теперь он свободен. Свободен раз и навсегда и может наслаждаться этой свободой и бездельем. Черт возьми — до чего же это приятная штука — безделье. Может быть, именно бездельникам жизнь раскрывает свои красоты. Деловым людям смаковать прекрасное нет времени.
Снег возникал где-то в бесконечной высоте темнеющего неба и невесомо слетал вниз. Неторопливый, мягкий, почти теплый. В нем было что-то ласковое, девичье. Он торжественно опускался на землю, как в детстве, когда время шло медленно и все, что проходило мимо, оставляло след в душе. «Надо жить медленно, — думал Георгий. — Никуда не торопясь».
Кто-то окликнул его:
— Гошка! Бережной!
Георгий не оглянулся. Наверное, кто-то из ребят. Но оглядываться не надо. Надо смотреть только вперед.
Снег касался лица — чистый, никем еще не троганный. «Не троганный» — неправильно, а хорошо. Надо говорить так, как хочется, и, вообще, жить, как хочется. А в общежитие он не пойдет, чтоб лишний раз ничего не объяснять. В конце концов, какое кому до него дело? Им хочется — пускай учатся, хоть из кожи лезут, а с него довольно. Сыт по горло. Там, в тумбочке возле кровати, остались конспекты, книги и три новых стержня для авторучки. Их, конечно, испишет кто-нибудь другой. И на здоровье. Ему ведь конспектов больше не писать.
Как приятно идти не торопясь. Он шел до самого вокзала пешком, тихими, малолюдными улицами. Это было прощанье с Томском. Может быть, навсегда.
Около магазина «Юбилейный» Георгий остановился. Сквозь широкие, незамерзшие стекла видна была Ксана. Она стояла у весов, лицом к витрине, но Георгия не видела. Некоторое время он раздумывал, зайти или нет. Потом решил — не надо. Во-первых, у нее покупатели — целый хвост. Во-вторых, опять надо будет объяснять. А она все равно не поймет. Никогда не поймет, если б даже очень хотела. У нее в голове что-то устроено совсем иначе. Не хватает каких-то извилин, или напротив, лишние. Наверное, поэтому с ней так легко расставаться. Постоять минуту-другую у витрины и пойти своей дорогой. Именно своей, а не чужой. Так он и сделал, а все-таки что-то царапнуло. Два года встречались. Если б сложить все минуты, которые они были вместе, сколько получилось бы? Неделя? И что он о ней знает? То, что она любит индийские фильмы, что не умеет одеваться, что легко плачет и так же легко и бездумно лжет. Лжет почти без всякой нужды. Еще что? Любит пококетничать. А вот самого главного Георгий не знает — любит ли она его? Вернее всего, что нет. Просто ей нужен кто-то на стороне. Пройдет немного времени, и у нее появится другой…
На привокзальной площади он заметил, что снег летит косыми белыми штрихами. Начинался ветер. На перроне было пустынно и светло от сильных прожекторов. За путями простиралась темная муть леса. Какая-то женщина в плюшевой старушечьей жакетке обратилась к Георгию хриплым голосом:
— Молодой человек, разрешите спичечку.
Он остановился спиной к ветру, чиркнул спичкой, протянул ей в ладонях огонек и на мгновение увидел ее лицо. Весело и насмешливо сверкнули темные, красивые глаза, и странно было их видеть на испитом, поблекшем лице. Женщина прикурила и негромко сказала:
— Дай тридцать копеек.
Георгий нащупал в кармане какую-то мелочь, положил ей в ладонь.
— Студент будешь?
— Нет, уже не студент.
— У меня дочь — тоже студентка. Ушла, не пожелала… Постыдилась матери родной, а я ее вскормила и воспитала. Нет, ты скажи. Это разве полагается? Нет, ты пойми только…
— Я уже понял, — сказал Георгий и быстро пошел к дверям вокзала.
В зале ожидания было тепло и душно, пахло мокрыми опилками. Георгий прислонился к спинке дивана и закрыл глаза. Собственно говоря, так надо и в жизни: видеть то, что хочется, или то, что надо, а то, чего не хочется, — не видеть. Ему вот, например, не нужны ни интегралы, ни векторы, ни тензоры. К черту всю эту дребедень. Если вдуматься, то наши счастья или несчастья помещаются только в нашем мозгу. Нужно жить, ни к чему себя не принуждая. Делать только то, что хочешь, или то, без чего нельзя обойтись. До чего же странно живут люди — каждый вынужден делать то, чего от него ждут другие, до которых ему нет никакого дела. Страдает от этого, а все-таки делает. Смешно…