ГЛАВА ПЕРВАЯ
Знак к пробуждению
Он просто рухнул на пол в переполненном зале суда. Он был одним из самых авторитетных адвокатов в стране. Он в равной степени прославился как своими итальянскими костюмами по три тысячи долларов каждый, облекающими его упитанное тело, так и чередой с блеском выигранных процессов. А я застыл на месте, оцепенев оттого, что происходило на моих глазах. Великий Джулиан Мэнтл был сейчас низведен до уровня жертвы и корчился по полу, как беспомощный младенец. Его покрытое потом тело вздрагивало, как у умалишенного.
Все происходящее потом виделось мне как в замедленной съемке. «О Боже, С Джулианом плохо!» — вскрикнула его помощница, указывая нам на ошеломляющую очевидность происходящего. Судья выглядела растерянной и что-то быстро говорила по телефону, специально установленному для нее на случай чрезвычайных обстоятельств. Я же просто застыл, потрясенный. Пожалуйста, не умирай, старый дуралей. Тебе еще рано выходить из игры. Ты не заслужил подобной смерти.
Судебный исполнитель, неподвижно сидевший до этого, как набальзамированный истукан, ринулся в бой и стал делать искусственное дыхание поверженной легенде правосудия. Рядом склонилась помощница, ее длинные светлые кудри свесились над багровым лицом Джулиана. Она нашептывала слова утешения, которые он, конечно же, слышать не мог.
Я знал Джулиана семнадцать лет. Когда мы познакомились, я был молодым студентом юрфака, и один из его партнеров нанял меня на летнюю практику. Джулиан к тому времени уже был блестящим адвокатом, человеком красивым и бесстрашным, грезившим о собственном величии. Он был восходящей звездой своей фирмы, ему прочили блестящую карьеру. Помню, как однажды я засиделся допоздна на работе и, украдкой заглянув в его роскошный угловой кабинет, обнаружил там на массивном дубовом столе рамку с высказыванием Уинстона Черчилля. Эта цитата многое говорила о том, что за человек был Джулиан.
Убежден, что сегодня мы — хозяева своей собственной судьбы, что нам по силам превозмочь испытания, которые выпали на нашу долю; что преодолеть бремя трудов и страданий мне по плечу. И пока мы свято верим в наше дело и наша воля к победе несгибаема, победу у нас не отнять.
И поступки Джулиана не расходились со словами. Выносливый, энергичный и напористый, он был готов работать по восемнадцать часов в сутки ради успеха, который, по его убеждению, и был его предназначением. До меня доходили слухи, что его дед был известным сенатором, а отец очень авторитетным федеральным судьей. Было видно, что Джулиан вырос в зажиточной семье и что на своих плечах, облаченных в пиджак от Армани, он нес надежды и ожидания своей семьи. Но должен признать: он сам выбирал свою дорогу. Он был настроен все делать по-своему — и любил устраивать представления.
Театральные выходки Джулиана в зале суда не сходили с первых страниц газет. Богатые и знаменитые стекались к нему толпами в поисках превосходного юриста, нахрапистого, блестящего тактика. Его поведение вне зала суда, безусловно, тоже было всеобщим достоянием. На нашей фирме ходили легенды о его ночных визитах в лучшие рестораны города с молодыми и сексапильными фотомоделями и о его бесшабашных пьяных оргиях с компанией любивших поскандалить брокеров, именуемой им «моей подрывной командой».
В то лето он выступал в качестве защитника в одном сенсационном деле об убийстве. Не могу толком понять, почему именно меня он выбрал своим помощником. Хотя я закончил юридический факультет Гарварда, alma mater Джулиана, я, безусловно, не был самым толковым практикантом на его фирме, а мое генеалогическое древо не содержало голубых кровей. Недолго прослужив в Военно-морском флоте, мой отец всю оставшуюся жизнь проработал охранником в местном банке. А моя мать выросла без особого шика в Бронксе.
И все же он выбрал именно меня из целой толпы соискателей, желающих получить место его помощника на процессе, впоследствии названном «процессом всех процессов об убийствах»: ему понравилась моя «голодная хватка». Мы, разумеется, выиграли, и управляющий фирмы, которому предъявлялось обвинение в зверском убийстве жены, стал свободным человеком — настолько свободным, насколько ему это позволяли остатки совести.
В то лето я много чему научился. Это был не просто урок того, как возбудить сомнение там, где его нет и в помине. Любой адвокат, который не зря ест свой хлеб, с этим бы справился. Это был урок в психологии победы — и редкая возможность наблюдать работу мастера. Я впитывал все, как губка.
По приглашению Джулиана я стал сотрудником его фирмы. Между нами быстро установились по-настоящему дружеские отношения. Признаюсь, работать с ним было нелегко. Обязанности его помощника предполагали нервотрепку, перераставшую порой в ночные крикливые споры. Это было его стилем. Этот человек не мог ошибаться. Однако за его жесткой внешностью скрывался некто, кому окружающие были явно небезразличны.
Как бы он ни был занят, он всегда спрашивал о Дженни, которую я все еще называю «своей невестой» — хотя мы с ней поженились еще до моего поступления на юрфак. Узнав от другого практиканта, что у меня проблемы с деньгами, Джулиан выбил мне приличную стипендию. Безусловно, он мог вести жесткую игру с самыми сильными соперниками и, безусловно, любил и покутить, но в то же время никогда не забывал о своих друзьях. Проблема заключалась в том, что Джулиан был одержим своей работой.
