Благословение это или проклятие – родиться с внутренним голосом… что говорит без устали, наполняя тебя ощущением смущенного ожидания?
Делу не помогает бушующая весь день головная боль. Час назад к ней добавился тик в правом глазу – теперь уже перешедший в постоянный. То, что грядет, назревает неумолимо, мучительно, от этого у меня вдобавок крутит живот.
Когда наступает наконец прозрение, все мои инстинкты кричат, что теперь все изменится. Любая мелочь, принимаемая мной за само собой разумеющуюся, окажется под ударом.
Перемена может быть пьянящей, но я все равно чувствую наваливающиеся на меня тяжесть и страх перед тем, что грядет.
* * *
Телефон на столе вибрирует и подпрыгивает. Я тоже подпрыгиваю. Последние двадцать минут я заставляю себя читать заключительную страницу отчета, но слова расплываются. Отвечать на звонок не хочется, потому что вся моя воля ушла на неподвижное сидение и чтение, так что даже простой разговор был бы сейчас превыше моих сил. Надеюсь, это подождет. Босс звонить так поздно не стал бы. Озираясь по сторонам, я убеждаюсь, что все остальные уже разошлись по домам.
Я отдергиваю руку, уже потянувшуюся к телефону, и просто проверяю, от кого звонок. Это моя сестра Ханна. Меня тут же охватывает паника, во рту пересыхает. Я хватаю телефон и прижимаю его к уху. В последнее время она вся в тревоге, переживает один эмоциональный кризис за другим. Наверное, это гормональное.
Я отвечаю сбивчиво и хрипло, не узнавая собственный голос:
– В чем дело, Ханна? – Я откашливаюсь. – Все хорошо?
Сердце у меня бьется нарочито медленно, как механизм, требующий отладки. Знаю, надо было прекратить работу уже час назад, уйти домой, там нырнуть под одеяло и забыться.
– Не могу поверить, что ты еще на работе, Ферн. Знаешь, который час?
Боль немного отступает от теплого звучания ее голоса, свидетельствующего, что она в порядке.
– Я скоро пойду.
Я закрываю глаза, борясь с приступом тошноты, сопровождающей новую волну недомогания; теперь у меня ноют даже зубы. Я расправляю плечи, чтобы разгрузить шею, но толку от этого ноль.
– Я тут с Эйденом. Срочно езжай домой! Пока мы тебя ждали, я проверила лотерейный билет на двери холодильника.
Я слышу другие голоса, мешающие осознать ее слова.
– Билет? Что еще за билет?
Ах да, в пятницу мне навязали в супермаркете билет. Сегодня понедельник… нет, вторник… Дни проносятся у меня в голове без малейшей связи.
– Ну?! – Она смеется, я слышу, как она воодушевлена, и морщусь.
– В каком смысле? – В голове так мучительно пульсирует, что я чувствую: или таблетка от мигрени, или обморок.
– Ферн, ты что там, уснула? Ты угадала только один номер, но все равно выиграла!
В животе резь, от боли я наклоняюсь вперед и ударяюсь лбом об стол.
– Шикарно. Скажи Эйдену, что я скоро буду дома, честно.
Она положила трубку.
Почему Ханна дома, а не в университете? Потом я вспоминаю про пасхальные каникулы. Тем лучше. Теперь главное – добраться до дома, не развалившись по пути.
* * *
– Ужасный вид, Ферн. Опять твоя мигрень?
Я киваю, опускаю сумку на пол и с облегчением падаю в одно из кресел. Обстановка вокруг такая, словно здесь только что кончилась вечеринка: пустые рюмки, две открытые бутылки «Просекко», пакетики с чипсами.
Эйден смотрит на меня и вежливо предлагает чаю.
– Да, пожалуйста, – соглашаюсь я.
Я справилась с болью, но во всем теле тяжесть, нижняя челюсть, шея и плечи ноют, как после побоев или после столкновения с фонарным столбом. Прошла резь в животе – и на том спасибо.
– Где Ханна?
– Убежала на встречу с соседкой, ты забыла? Ваши родители привезли пальто, которое ты у них оставила после воскресного обеда, и предложили ее подвезти.
Ах да…
– А следы попойки? – Я указываю подбородком на беспорядок, который начинает прибирать Эйден.
– Заглянула наша соседка, Джорджия, она увидела рядом с домом машину ваших родителей. Ханна как раз проверила по телефону результаты лотереи, и ей не терпелось поделиться новостью. Она вызвала Стива, Джорджия решила остаться выпить с нами. Получился маленький праздник. Я надеялся, что ты вот-вот к нам присоединишься. – Он ставит на стол передо мной чашку с чаем. – Прости за сегодняшнее утро. – Он произнес это так небрежно, будто ничего не произошло. Но я знаю, он чувствует себя виноватым, недаром не смотрит мне в глаза.
Думает, я специально задержалась? За семь лет брака мы еще ни разу не ссорились за завтраком. Мы вообще редко ссоримся. Но с недавних пор… Во мне крепнет чувство, что я его совсем не знаю.
– Должно быть, ты очень плохо себя чувствуешь, если даже новость о пополнении твоего банковского счета на миллион фунтов не заставила тебя улыбнуться. Тебе весь день худо? – Он участливо морщит лоб, заставляя мое сердце биться чаще. Я люблю каждую клеточку этой выразительной физиономии, включая серебристо-белый шрам на лбу – память о буйном детстве, когда он всех сводил с ума своими проделками (так мне рассказывали). Люблю эти светло-карие глаза и коротко подстриженные каштановые волосы, которые он не отваживается отращивать из-за их своеволия. Долю секунды я вижу не двадцатидевятилетнего мужчину, а того Эйдена, каким он был при нашем знакомстве, – семнадцатилетнего юношу, уже мнившего себя мужчиной. В те времена у него на груди было не больше двух волосков, не то что теперь, когда ему, на мой вкус, не помешала бы эпиляция. Не знаю, угадывает ли он мои мысли, – судя по улыбке, не исключено.
