Я шла Рождественским бульваром, каким-то особенно неприютным, печальным в этот осенний вечер, шуршали под ногой упавшие листья, время от времени начинал накрапывать дождь. Потом все сильнее, все обильнее.
Лаково блестели под дождем пустые скамейки, а небо, быстро темнея, словно бы вплотную приблизилось к деревьям, чуть ли не касаясь вершин тяжелыми, набухшими облаками.
Слева от бульвара, если идти к Трубной, стоял маленький, двухэтажный особняк с неширокими окнами; даже с улицы было видно, что в доме несовременные, высокие потолки.
Так оно и было на самом деле.
В этом доме, на втором этаже, я родилась, выросла и прожила немало лет.
Мама умерла, когда мне было около двенадцати лет, и мы остались одни с отцом.
Моего отца хорошо знали московские книголюбы, он был директором букинистического магазина, что когда-то находился в проезде МХАТа.
Отец был человеком необыкновенно эрудированным и знающим. С ним советовались самые признанные авторитеты — филологи, ученые-историки, писатели.
Память у него была совершенно поразительная.
Кажется, разбуди отца среди ночи, задай ему самые неожиданные вопросы, как, например: «В каком году было написано первое письмо князя Курбского Иоанну Грозному? В каких костюмах щеголяли по праздникам петиметры? Сколько было прижизненных изданий Вольтера? Перечислите поименно предшественников Шекспира, а также их произведения? Сколько памятников архитектуры в Пскове и в Новгороде?» — он ответит безошибочно на любой вопрос.
В нашу маленькую, на втором этаже квартирку, случалось, приходили знаменитые ученые, писатели, литературоведы, прославленные режиссеры, театральные художники, актеры, да кто только не бывал у нас!
И у каждого было дело к отцу: кому надо отыскать книгу, вышедшую в каком-то веке и с той поры не издававшуюся, кто просит раздобыть для него мемуары, в которых описывались бы нравы и быт театральных училищ Петербурга в начале девятнадцатого века, у кого-то не хватает в полном собрании сочинений одного или нескольких томов, а кто просит раздобыть для него альбом старинной одежды северных губерний России.
Я как-то спросила отца:
— Почему они все приходят к нам домой? Они же могут договориться с тобой в магазине?
— В магазине я постоянно занят, и потому я сам приглашаю к нам, дома как-то удобнее обо всем поговорить, — отвечал отец.
Помню, к нам однажды явился знаменитый театральный режиссер, новатор и, как все считали, умница, почти мудрец.
Было это зимой, в январскую стужу, ледяной ветер задувал холод в наши плохо замазанные стекла; и тут позвонили в дверь, отец пошел открывать, и я увидела: вслед за ним вошел в комнату высокий, несколько восточного типа человек, одетый в тяжелую шубу с меховым воротником шалью, на голове меховая шапка, называемая в ту пору боярской.
Он вошел и как бы сразу забрал весь воздух в нашей узкой комнате, массивный, кажущийся еще более высоким и неповоротливым из-за шубы и шапки, горбоносый, с быстрыми темными, слегка выпуклыми глазами.
— А это кто? — густым, актерским басом спросил он у отца.
— Моя дочь Настя, — ответил отец.
— Настя — чудесное имя, — пророкотал вошедший, снял перчатку, протянул мне руку, неожиданно миниатюрную для его большого, грузного тела. — Давай, Настя, познакомимся…
Он назвал свою фамилию, известную в то время чуть ли не всему миру, заметно рисуясь, играя в обаятельного скромнягу, ибо понимал, что и мне его имя хорошо знакомо.
— Стало быть, вот я какой, а ты, милая, вон какая. В каком классе учишься?
— В восьмом, — ответила я, прибавив целый год.
— Отлично, — прогудел он, впрочем, немедленно позабыл обо мне и обратился к отцу: — Ипполит Петрович, душа моя, тут я одну постановочку задумал, просто все ночи подряд не сплю, все представляю себе, как оно получится, и необходимо мне для нее, просто невероятно необходимо раздобыть самые что ни на есть достоверные мемуары, повествующие о нравах и обычаях мушкетеров французских королей.
— Самые достоверные — это мемуары де Виллье, — незамедлительно ответил отец. — Вышли в Париже в тысяча восемьсот третьем году, в издательстве Карне и Моисси, всего в количестве триста тридцать восемь экземпляров, там имеется описание жизни мушкетеров при королях Людовиках Тринадцатом и Четырнадцатом, нравы, быт, обычаи, одежда, особенности, ну, и тому подобное.
Режиссер развел в стороны руки:
— Как это вы всё в голове держите, Ипполит Петрович? И год издания, и количество экземпляров…
Отец улыбнулся:
— Да так как-то…
— Непостижимо, как сама жизнь, — веско произнес режиссер.
Разумеется, он был поражен, и все-таки я подумала тогда, что он малость рисуется, то ли передо мной, то ли перед отцом или просто по привычке…
Отца отличала не только его огромная начитанность и совершенная память. У него была еще одна особенность: он любил приобретать ненужные вещи.
Наша тесная квартирка была буквально завалена сломанными часами, изрядно побитыми и склеенными, старинными облупленными подносами, пустыми рамами для картин…
Однажды я разозлилась, собрала все эти приобретения, в разное время купленные отцом, и свалила их в темный чуланчик возле кухни, где они дружно пылились все вместе, а отец между тем продолжал порой приносить оббитые пивные кружки, треснувшую чашку старого Гарднера или Попова, позеленевший от времени подстаканник Фаберже, чайники без ручки или без носика…