Далеко ли до счастья

В деревне Молчалино летней порой выходили бабы за ворота встречать скотину с пастьбы. Деревенские кумушки в затасканной одежонке, в разбитых обутках, а то и вовсе босиком, присев на брёвна у избы бабки Зины, словно куры на насест, спешили почесать языки.

– Слышьте-ка, у Верхозиных-то появился работник. Так хозяин ём не нахвалится, – начала судить-рядить бабка Зина. – Яков Василич его из станицы привёз, встренулись там на базаре. Грит, за что ни возьмётся, всё справно делат. А у их, чо греха таить, работы завсегда невпроворот.

– Да уж чо-то он больно невеликий собой. Я ить подумала, он совсем ишшо мальчонка, – поддержала разговор соседка Верхозиных, молодая вдовушка Анисья, высокая, сбитая, кажется, дотронься до неё – брызнет соком в разные стороны. Ясное дело, нерастраченные женские ласки распирали всё ее молодое тело.

– Ну, а чо, маленька-то собачка и до веку щенок, как говорится, – встряла в разговор старуха Матрёна. – Так что время не трать почём здря, – закончила она, двусмысленно покачав искорёженным указательным пальцем перед самым носом Анисьи.

– Ой, да бросьте вы, – зарделась та.

– Ну, кажисть, идут наши кормилицы. Чуете, уже голосят?

Не успели бабы с брёвен подняться, как на дороге появился тот, о ком только что балякали. Он вел под уздцы хозяйского коня. Парень и в самом деле был невелик собою: среднего роста, щуплый, жилистый, с огненно-рыжими кудрями до плеч, в холщовой рубахе навыпуск и босой. Поравнявшись с бабами, вскинул на них голубые лучистые глаза, но, застеснявшись, загасил их, будто светильники, отведя взгляд себе под ноги. Прошёл, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться с места и не побежать сломя голову от любопытных бабьих взглядов, насквозь пронизывающих враз вспотевшую спину.

А в это время Настёнка Гаврилова мельком выглянула в окошко и увидела рыжего паренька. Несколько раз уже приходилось ей любоваться со стороны голубыми звёздами его глаз, и с тех пор страстно хотелось увидеть их снова.

Спешно схватив коромысло с ведрами, выбежала на улицу, на ходу сдерживая дыхание и биение сердца. Поравнявшись с ним, притворно хохотнула и звонко окликнула:

– Эй, парень, как звать-величать-то тебя? Можно и по батюшке.

Чуть уменьшив шаг, он на ходу бросил шутя:

– А хошь горшком назови, тольки в печь не ставь. Воопче-то маманя Микишкой кликала, а для людей – кто как вздумат, тольки мне не в убыток.

– Ну, а я в таком разе Настёна буду, – её черные глаза, как крупные ягоды смородины, игриво заблестели. Осмелев, она добавила скороговоркой, чуть притушив голос: – Приходи, Микита, на вечёрку сёдни. Э-э-эвон у того анбара мы собирамся, – она махнула рукой, указывая место. – Приходи, у нас весело: гармошка, балалайка. Приходи.

Парень от неожиданности приостановил коня:

– Ну, а чо, погляжу, може, и прибьюсь к вам, – и, сверкнув глазами-звёздами, пошутил: – А рёбра-то мне не переломают на вашей вечёрке? Меня ить девки шибко любют.

– Не боись, в обиду не дадим! – отшутилась весело Настёнка. А у самой сердце от радости так затрепыхало, так запрыгало, что готово было вырваться наружу, словно пойманная птаха.

Никита как на крыльях летел в хозяйский дом. Хотелось скорее покончить с работой и встретиться с той, которая первой обратила на него внимание за два месяца проживания на новом месте. Там, откуда он приехал, не было ни одной зазнобы, покорившей его сердце. А вот Настя сразу его в полон взяла ласковой силой своих чёрных глаз. Но как отпроситься? Неудобно вроде…

Собрались к ужину. Помолившись, сели за стол. Под иконами – хозяин Яков Васильевич, смуглый, крепкий, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой, благообразный. По правую руку, с краю – жена, сухопарая, улыбчивая. Из-под светлого батистового платка выбилась русая прядка кудрявых волос. Около неё – сын Анисим, подросток, круглолицый, краснощёкий, словно девица, и такой же, как отец, смуглый; две малолетние русоголовые дочери-погодки Нютка и Малашка и тут же Никита.

Яков Васильевич первый зачерпнул деревянной ложкой из общей глиняной миски горячую пшённую кашу, поднёс ко рту, старательно остужая её, смачно прожевал и одобрительно мотнул головой, глянув на жену. Ефросинья готовила кашу особо: добавляла сливки, яйца, сливочное масло и чугунок ставила в русскую печь. Каша томилась, заполняя избу духом, от которого текли слюнки.

Следом за хозяином дома неспешно окунулись ложки хозяйки, детей и работника. За столом – полное молчание. Слышно только, как возятся в углу кошка с котятами. Вдруг Яков Васильевич нарушил тишину, что случалось очень редко:

– Чо, мать, пора нам девок к труду приучать… А пущай гусей пасут, а? Всё ж-таки какá-никакá помощь…