Лидия Чуковская
Записки об Анне Ахматовой
"За ней никто не записывал, - пишет литературовед Евгений Борисович Тагер о Цветаевой. - Гениев мало, а Эккерманов еще меньше..."
Лидия Корнеевна Чуковская, скорее всего, приводила эти слова в примечаниях к своим "Запискам об Анне Ахматовой" не без потаенной гордости. Ибо для Ахматовой она, Чуковская, на протяжении двадцати восьми лет (с перерывами) была таким Эккерманом. И эту свою миссию осознавала с полной ясностью.
Ясность - на мой взгляд, ключевое слово в понимании жизни и творчества Чуковской. Только человек, обладающий этим свойством в полной мере, мог написать в 1940 году "документ о 37-м" - повесть "Софья Петровна". Одного этого достаточно, чтобы навеки вписать имя Чуковской в список тех, кто своими подвигами - когда громкими, когда незаметными - спасали культуру, интеллигенцию, народ, страну от моральной гибели и вечного позора.
Но Чуковская совершила и другой подвиг ради потомства - сохранила свои бесчисленные встречи, диалоги, споры с великим русским поэтом. Сделала это так, что от трех объемистых томов невозможно оторваться.
Причин этому несколько. Конечно, главная героиня записок Чуковской сама по себе чрезвычайно колоритна. Мемуаристка показывает ее то трагической страдающей матерью, то разочарованной влюбленной женщиной, то царственной матроной, то больной старухой, то мелочной и капризной бабой, то остроумной и блестящей душой общества. Никакого схематизма, никаких упрощений. А удивительнее всего, пожалуй, то, что за тремя томами воспоминаний угадывается четкий литературный сюжет. Впрочем, можно ли сказать "угадывается" о дневниковых записях, нисколько не приукрашенных для современного читателя? Чуковская имеет все возможности преувеличить собственное значение, затушевать свои ошибки и неловкости - и, что совершенно очевидно из текста, никогда не пользуется этим правом (реплики типа "не могу объяснить, в чем тут дело"; "о каких именно строках говорит Анна Андреевна, память, к сожалению, не сохранила" встречаются в подстрочных примечаниях через каждые несколько страниц). Чуковская неоднократно настаивает на том, что не "припоминает", как иные мемуаристы, по памяти воссоздающие диалог на пяти страницах, а воспроизводит ахматовские реплики дословно. Так что сюжет, о котором я говорю, не выстроен и не сконструирован автором, а создан жизнью.
Но он есть. Первый том - это, по сути дела, любовный роман. И героини там две - Ахматова и сама Чуковская. Чуковская-автор и Чуковская - персонаж "Записок" - явно не тождественны. Вторая мучается своей любовью к Ахматовой любовью не то чтобы без взаимности, но явно неравной, с мазохистским оттенком; первая фиксирует все метания и душевные движения героини, твердо помня об основном - эккермановском - предназначении. Уже к концу первой книги, когда речь идет о неблаговидном со стороны Ахматовой и так и оставшемся непроясненном ташкентском охлаждении и разрыве, эти две ипостаси Чуковской сливаются, чтобы во втором томе перед нами предстала иная Чуковская - такая, что знает цену капризам и причудам Ахматовой, но игнорирует их, потому что это - мелочи и пустяки по сравнению с ее человеческим масштабом и поэтическим гением. А его-то она, Чуковская, и призвана увековечить. К третьему тому лирическая героиня Чуковской снова обретает личностные черты: теперь она тоже старая и больная женщина, и это дает ей право больше писать о себе, о своих друзьях, о своей работе, о своих мыслях, а главное - все меньше и меньше идти на поводу у Ахматовой в разного рода спорах и дискуссиях, все смелее отстаивать собственную точку зрения, все чаще спорить и не соглашаться (хотя бы и не вслух, а про себя, в дневнике, для читателя).
Эта романная структура, ни на секунду не жертвуя документальностью и скрупулезностью, делает и саму книгу, и личность автора гораздо обаятельнее, чем если бы мы видели главных героинь только в статике.
Статикой служит фон. С 1938 года по 1966 успевает утечь немало воды, но общение Ахматовой и Чуковской происходит на фоне непрекращающихся большевистских зверств. В этом смысле три тома тоже делятся на отчетливые смысловые части: первый - ежовщина и бериевщина, хлопоты Анны Ахматовой о сыне Льве (в общей сложности - больше 13 лет лагерей), хлопоты Лидии Чуковской о муже Мите (он уже расстрелян, но она еще не знает - вернее, надеется); второй том - постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград", речь Жданова, травля Пастернака, первые радости и первые горечи хрущевской оттепели; третий том "дело Бродского" (плюс начало опалы Солженицына и масса разных прочих гадостей, больших и мелких). Тут просится что-то патетическое, да все уже сказано, лучше внимательно почитать Чуковскую. Напомню только, что Ахматова в общем и целом, судя по запискам Чуковской, некровожадная - несколько раз произносит энергичный вердикт "таких надо убивать!" в адрес разных любителей славного прошлого ("а мы же не знаем, может и сейчас про Сталина все врут").
Если про человека говорят, что он - образец нравственности, рядом с ним становится не по себе. А Лидия Чуковская - именно что образец, но при этом кажется, что если за тобой не числится подлостей, тебе было бы с этим человеком легко и приятно (если числится - не сомневайся, руки не подаст). Вот ее первая встреча с Бродским, который, "слегка картавя, но очень решительно" говорит ей:
