Валентина Дорошенко
А потом изучу испанский…
— Ма, где мой циркуль? Ты слышишь? Ну, где, где мой циркуль?
Конечно, не слышит. Болтает по телефону. А дверь закрыта: значит, с ним. Очень хорошо. Просто замечательно! У нее есть Он. Отлично. Пять с плюсом. И что же она ему спешит сообщить?
— Нет, сегодня не смогу… никак… не получается…
А что у тебя получается? Что ты вообще смогла в этой жизни?
Врываюсь в кухню, начинаю греметь посудой, хлопать дверцами шкафов, ящиками. Потом заявляю: «Мне нужен телефон».
— …Ну, пока, Оль. Тут Юльке телефон понадобился.
«Оль»! За дурочку меня принимает! Думает, не понимаю, что «Оль» следует читать «Олег». Маленькой все еще меня считает…
— …Пока! До завтра… — И торопливо вешает трубку. И немедленно начинает суетиться по кухне: кастрюльки-мастрюльки. Изображает категорическую занятость и озабоченность. А в глаза мне все же не глядит. Значит, правильно: никакая не «Оль». Олег.
— Что тебе сегодня на третье приготовить, доченька? Компот или кисель? — спрашивает так ласково, так заботливо, будто бы это единственная цель всего ее существования: приготовить мне третье.
— Чай, — отвечаю коротко и ухожу из кухни.
За спиной раздается оглушительный треск: это она ссыпает в мойку ложки и вилки, не мытые с завтрака. Намек и укор: могла бы, мол, хоть в воскресенье помочь матери.
Иду в свою комнату и врубаю магнитофон.
Поет приятный баритон, сопровождаемый небольшим шипением некачественной пленки в моей «Астре». В нашем классе у всех исключительно «Соники» да «Панасоники». А Нонка Чачанашвили, или Чача, как-то принесла на один из наших «огоньков» серебристо-белый стерео с двумя кассетами. Только у меня и у Вовки Беликова — «Астра». Вовкина мать тоже не может разориться на что-нибудь более современное.
Перекручиваю пленку вперед: уж больно заунывно увещевает меня красивый голос. Учит, предупреждает. Все считают своим долгом меня чему-то учить, от чего-то предостерегать. Ребенком считают. «Какой у вас очаровательный ребенок!» — воркуют мамины знакомые. На что я обычно отвечаю: «Не правда ли, я прелесть?» И они замолкают. Теперь они ко мне только на «вы». И не фамильярничают: отучила.
А Сан Саныч из АПУ, который раньше вместе с матерью в одной группе работал, вообще пополам сложился, когда на очередное «детка, угостись шоколадкой» я ему ответила: «Ненавижу шоколад. И вообще на Востоке «детки» моего возраста уже своих деток имеют. Литературу читать надо!»
Ага, вот эта уже лучше. Темп что надо! Ритм и темп! Скорость, скорость. Блеск песенка.
Я длинноногая и длинноволосая. На меня все оглядываются. Не только в школе, а и в большом мире: в метро, на рынке или в магазине… Смех берет, когда какой-нибудь взрослый верзила вдруг ни с того ни с сего споткнется на ровном месте и замрет.
Вообще-то мне все говорят, что я выгляжу старше своих четырнадцати. «Развита не по годам». Это потому, что занимаюсь спортом. И читаю много: ничто так не развивает, как чтение художественной литературы. И газеты читаю. Потому что человек без знания текущих событий все равно что слон без хобота. Или кот без усов.
— На-ка, выпей, — входит в комнату мать и протягивает стакан с гранатовым соком. На ее ладонях густо-багровые подтеки: чтобы сберечь витамины, мать выдавливает гранат руками через марлю, а косточки потом еще сама долго обсасывает.
— Поставь, выпью потом. Лучше скажи, в чем мне сегодня идти в секцию? Опять в этой дешевке? Джинсы называются!
— Чем они тебя не устраивают? Вполне хорошие, модные джинсы.
— Модные?! Кто тебе сказал? Ты приди в наш класс. Я тебе покажу, что такое модные.
Джинсы, по правде говоря, мне не очень нужны. Но мне нужно, чтобы Ширя-штык не очень-то из себя воображала.
— Мы же тебе только что пальто купили. Сама понимаешь…
— Понимаю…
Мне вдруг стало жалко мать: стоит у двери с этой ерундовой каплей витаминов, с перепачканными руками и оправдывается, как опоздавшая на урок школьница. Если разобраться, разве она виновата, что у нее такая маленькая зарплата? Она честно иссушала свои мозги целых пятнадцать лет: десять в школе и пять в институте. В результате диплом инженера-технолога и сто тридцать рэ в месяц. Потом много раз и в течение многих лет повышалась на всяких там курсах, в народных университетах. Заработала себе хронический гастрит, очки и прибавку на 35 рэ. И то если проект идет по графику.
Нет, я не такая: я добьюсь чего хочу! Английский я лучше нашего «тичера» знаю, сейчас вот французский начала, а через годик займусь испанским или итальянским. Буду, как Чачина мать, переводчиком. Но чтобы всю жизнь на мелочах экономить?! Этого не будет.
Но что-то мешало мне пожалеть мать до конца. Сама не понимаю, что. Может, этот ее взгляд, обращенный не на меня, а куда-то в сторону, через окно, на заснеженные деревья во дворе. Может, весь ее вид: слишком отрешенный, чересчур далекий и от этой комнаты, и от моих забот.
Все в ней — от русых волос, повязанных зеленой косынкой, до зеленых войлочных шлепанцев с истертыми напрочь задниками — излучало какую-то мягкость, умиротворенность. Словно она была всем довольна в этом мире: и зарплатой, и жизнью. Впрочем, я догадываюсь, из-за чего все это. «Из-за него, Олега», — вычислила про себя с компьютерной точностью и сказала:
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)
