Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак фамилии Кагуа, едва не упал, перескакивая забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.
— Брат, брат! — крикнул Амза, вбежав в калитку.
— Что случилось? — Даут обеспокоенно поднялся со стула.
Валера, ровнявший изгородь за ацей[1], замер и прислушался.
— Там, на берегу! Дельфин! — сквозь частое дыхание произнёс Амза и улыбнулся.
— И чего? — удивился Даут; качнул головой, возвратился на стул.
Валера продолжил ровнять изгородь.
— То есть как, чего?! — воскликнул Амза. — Что с ним делать-то? Ты пойми, он на берегу! На камнях! Ведь помрёт там. Даут!
— Почему ты не закрыл калитку? — обратилась к младшему сыну Хибла.
Сейчас она была в апацхе — кипятила молоко для мацони; выглянув за угол, заметила неряшливость юноши. Тот, вздохнув, вернулся к калитке, запер её.
— Баська, не сейчас! — махнул он подбежавшему псу.
Пес, однако ж, не уходил; сел возле ног Амзы; поднял голову, упрямо смотрел на хозяина, при этом быстро перебрасывал хвост.
— Зачем он вообще вылез из моря? — спросил Даут.
— Мне-то откуда знать?.. Ну!
— Только не задерживайся, — крикнула Хибла. — Не забывай, тебе ещё ачалт чинить.
— Помню, ан. Мы быстро, — улыбнулся, наконец, Даут. — Пошли!
— Побежали! — крикнул Амза и, не дожидаясь возражений брата, бросился к калитке.
День начинался чудный. Ветер облегчал нарождающуюся жару. Весной, наконец, испарилась гнетущая влажность. Старики, пережившие губительный март, радостно наблюдали за тем, как оживает их край. Светло-розовыми бутонами расцвела алыча; её тонкие колючие ветви неспешно расшатывались в тёплом воздухе. Свежими цветочками белела мушмула. Из зимнего забвения возвращались запахи и звуки.
Амза первый подбежал к продолговатому телу дельфина-афалины. Тот лежал на берегу и в недвижности казался мёртвым. Юноша сел на колени. Прежде он не видел дельфинов в такой близости.
— Так он мёртв? — спросил Даут.
— Нет. Приглядись; видно, что дышит.
— Он тут, наверное, всю ночь пролежал.
Братья сидели возле афалины. Они пока что не решались толкать его в воду. С интересом смотрели, потом позволили себе осторожные поглаживания. В движениях, однако, старались не шуметь; опасались, что зверь окажется спящим, а, пробудившись, укусит.
Кожа его была сухой, упругой. Спина — серая; пузо — белое, с розовыми пятнами. Бока казались мрамором с палевыми прожилками. От головы к спинному плавнику, изодранному по кайме малыми лохмотьями, вела размытая белая полоса. Кроме того, к ды́халу от носа тянулись две тонкие линии.
— Он этим дышит? — спросил Даут.
— Наверное, — Амза кратко приподнял плечи.
Рядом с боковыми плавниками дельфина братья заметили короткие, уложенные дугой, шрамы, словно бы кто-то нарочно выскребал их гребёнкой. Почти все шрамы были белыми, твёрдыми, иные — красными, податливыми на прикосновение.
— Кто это тебя так? — промолвил Амза.
— Может, ему рыбу принести?
— Не знаю… Потрогай!
Даут взял дельфина за подмышку грудного плавника; она оказалась горячей. На коже зрели волдыри.
— Странно. Солнце не так уж печёт…
— Он, наверное, болен. Сходи за рыбой!
— Да какая тут рыба! — возмутился Амза. — Его надо в воду столкнуть.
— А если укусит? Сам выбрался, пусть сам и возвращается.
— Ну и дурак!
Амза обошёл брата; стал подталкивать дельфина. Галька расступалась под ногами; было неудобно. Даут молча отошёл и наблюдал. Зверь был длинным, до двух метров, а потому — тяжёлым. Амза тянул его за хвост, за плавники; потом давил на спину и голову; при этом старался не подставлять руку к зубам. Дельфин подобному вниманию не противился; был всё таким же недвижным.
— Зря всё это. Помер он, — заметил Даут, но, сняв рубашку, подошёл помочь.
— Ну, давай же! — приговаривал Амза, вновь и вновь толкая упругое тело.
Наконец, дельфина удалось сдвинуть к морю; едва волна коснулась его плавников, он открыл глаза. Даут, испугавшись, отскочил:
— Отходи! Укусит!
Амза ничего не ответил; снял туфли, отбросил их; продолжил тянуть зверя. Даут, приглядевшись к небольшим красноватым глазам афалины, присоединился к брату.
В полутора метрах от берега вода сомкнулась на спине дельфина; тот оживился; фыркнул из дыхала брызгами, качнул хвостом. Амза стоял вблизи. Смеясь, он поглаживал своего нового друга:
— Ну? А ты говорил, что помер. Жив! Ещё как жив! И будет жить. Ведь так?
— Чего же он не уплывает?
— Подожди! Пусть сил наберётся. Ты пока рыбки принеси.
— Ну, буду я бегать!
Амза, нагнувшись, продолжал гладить голову дельфина. Даут постоял; затем цокнул, вздохнул и зашагал к дому:
— Ладно, подожди. Сейчас принесу. Только отец убьёт, если узнает, что мы рыбой дельфинов кормим!
Зверь тем временем возвращался к осознанности: чаще шевелил хвостом, напрягал плавники. В воде его кожа стала ещё более гладкой.
— Дад, чего это ты его наглаживаешь? — крикнул стоявший у камней старик Ахра Абидж.
— Здравствуйте, — смутился Амза и шагнул к берегу.
— Ну как, упругий, да?
— Да.
— Упругий… — Ахра присел на ржавелую бочку. — Я тоже в молодости трогал дельфина. Их тут много, но к человеку редко плывут. Ко мне приплыл однажды.
