Колеса «Боинга-737» коснулись посадочной полосы. Самолет медленно покатился к зданию аэровокзала, сверкающему в лучах полуденного солнца. Пассажиры салона первого класса начали отстегивать ремни, хотя самолет еще не остановился. Темноволосая стюардесса поднялась со своего места и подошла к креслу «3В». Склонившись с профессиональной улыбкой над сидевшим в кресле мужчиной, она спросила:
– Мистер Ахмед?
Пассажир продолжал читать, делая вид, что не слышит. Стюардесса повторила вопрос. На этот раз мужчина посмотрел на нее и кивнул. На вид это был типичный пассажир первого класса: средних лет, полноватый, он производил впечатление человека, смертельно уставшего от воздушных путешествий. Во время полета он почти не притронулся к предложенной еде и нетерпеливым жестом отказался от дополнительного подголовника. Все три часа перелета провел, уткнувшись в «Уолл-стрит джорнэл».
– Мистер Ахмед, пилот просил вас задержаться в самолете после того, как все пассажиры выйдут, – обратилась к нему стюардесса.
Похоже, тот вовсе не был удивлен подобной просьбой. Он только спросил:
– А как насчет моей семьи?
Сидевшая рядом с ним женщина значилась в документах его женой, как и у мужа, у нее был йеменский дипломатический паспорт. Кресло в следующем ряду занимала пожилая седая женщина, очевидно, его мать, а места через проход – двое детей. У них тоже были йеменские дипломатические паспорта.
– Мне очень жаль, сэр, но им также придется задержаться.
Мужчина кивнул.
– Понятно, – сказал он спокойно. – Может быть, вы сообщите об этом моим детям, а я поговорю с матерью?
Пока стюардесса разговаривала с детьми, Ахмед, обернувшись, объяснял ситуацию пожилой женщине. Эльба Мария Санчес уже привыкла к ожиданию в самолетах, пока иммиграционные власти того или иного государства совещались, стоит ли пускать в их страну ее сына. Семье уже было отказано во въезде в большинство стран Ближнего Востока. Восточная Германия и Венгрия, прежде бывшие спасительным убежищем, тоже отвернулись от них, стараясь доказать свою приверженность к капитализму.
Самолет быстро опустел. Стюардесса предложила Ахмеду выпить, чтобы скрасить ожидание, но тот отказался. Вместо этого он достал номер «Ньюсуик» и начал листать его.
– Всегда одно и то же, – с горечью произнесла его жена. – Этим людям должно быть стыдно, у них нет никакого чувства благодарности. Поступать так после всего, что мы сделали для них!
– Сохраняй спокойствие, Магдалена, – сказал Ахмед, не отрываясь от журнала.
– Спокойствие? Ну конечно. Я была спокойна и в Триполи, и в Дамаске, и во всех других аэропортах Ближнего Востока. Да посмотри, Ильич, мы больше никому не нужны. Мы стали неудобны.
– Тише, – ответил тот спокойно. – Ты расстроишь детей.
Женщина собралась было возразить, но тут в дверях появился невысокий невзрачного вида человек в темном костюме, держащий в руках блестящий черный портфель и нервно теребящий усы. Приблизившись к Ахмеду, он назвал свою фамилию – Хатами, но не сказал, какую службу представляет. Вошедший предложил перейти в салон бизнескласса, где будет удобнее поговорить, и Ахмед пошел вслед за ним по проходу. Дети с беспокойством смотрели на мужчин. Отец ободряюще им подмигнул. Хатами посторонился, чтобы дать Ахмеду пройти, и задвинул за собой синюю занавеску. Ахмед сел на сиденье рядом с проходом, а Хатами устроился напротив, примостив портфель на коленях. Похоже, он чувствовал себя неловко, на носу у него выступила испарина.
– Ваш паспорт, пожалуйста, – обратился он к собеседнику и протянул руку.
Ахмед вынул паспорт из внутреннего кармана пиджака и передал Хатами. Тот полистал его, обратив внимание на множество виз и въездных штампов. На первой странице значилось имя владельца: Наги Абубакир Ахмед. Фотография запечатлела человека, сидевшего сейчас перед Хатами: редеющие волосы, густые черные усы над полными губами. Двойной подбородок наводил на мысль о том, что его обладатель отдает должное дорогим ресторанам.
– Вы Ильич Рамирес Санчес?
Пассажир кивнул.
– Женщина, путешествующая с вами, – Магдалена Копп?
Опять кивок.
– Мистер Санчес, меня попросили задать вам ряд вопросов, прежде чем наше правительство решит, может ли оно удовлетворить вашу просьбу о предоставлении политического убежища.
Санчес ничего не ответил. В темных стеклах очков собеседника Хатами видел собственное отражение, что вселяло в него чувство неуверенности. Он достал из кармана большой белый платок и вытер лоб.
– Вы жили какое-то время в Дамаске, не так ли?
– Да, – ответил Санчес.
– Куда вы переехали потом?
– В Ливию.
– Ливийцы не разрешили вам остаться в их стране?
– Вы хорошо информированы, – произнес Санчес.
– Из Ливии вы вернулись в Дамаск?
– Да. Первым же зарубежным рейсом.
Хатами кивнул, еще раз вытер лоб и засунул платок в верхний карман пиджака.
– Где ваш капитал?
– Капитал? Не понимаю.
– У вас есть деньги?
Санчес улыбнулся:
– Да, конечно. За мою работу хорошо платили.
– Где вы их храните?
– В основном в Швейцарии. Кроме того, в моем дипломатическом багаже миллион долларов. Уверяю вас, я не стану обузой.
Хатами нервно усмехнулся.
– Прекрасно. Мое правительство очень обеспокоено вашим прошлым, мистер Санчес. Ваши… как бы это выразиться… подвиги хорошо известны и привлекают к вам всеобщее внимание. Нам хотелось бы знать, расстались ли вы с вашим террористическим прошлым.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
