Ранним вечером, когда солнце только соскользнуло за верхушки кипарисов в западной бухте, я сидела в старой дубовой качалке бабушки Кэтрин, держа на руках Перл, и тихонько пела. Это была старая кейджанская мелодия, которую когда-то напевала бабушка, укладывая меня спать. Я тогда еще была маленькой девочкой с хвостиками, прыгающими по моим плечам, и носилась по полям от берегов болота до нашей хибары на куриных ножках. Закрыв глаза, я все еще могу услышать, как она меня зовет:
– Руби, пора ужинать, детка. Руби…
Но ее голос растворяется в моей памяти, как уносимый ветром дым из чьей-то печи.
Теперь мне почти девятнадцать, и прошло уже три месяца с тех пор, как во время одного из самых ужасных ураганов, пролетевших по бухте, родилась Перл. Деревья, вывороченные с корнем, все еще лежат вдоль дороги, как раненые солдаты, ожидающие, что их вылечат и восстановят.
Наверное, я тоже жду, когда меня вылечат и восстановят. Поэтому и вернулась из Нового Орлеана в бухту. После того как мой отец Пьер Дюма, испытавший чувство огромной вины перед своим братом Жаном, умер от сердечного приступа, на нас четверых обрушилась месть нашей мачехи Дафни. Она невзлюбила меня с того дня, как я появилась на пороге их дома – неизвестная доселе дочка-близнец, существование которой после смерти моей мамы бабушка Кэтрин держала в тайне, чтобы меня не продал мой дед Джек, как он продал Жизель.
Долгое время Дафни с отцом удавалось это скрывать, но, после того как я приехала, им пришлось придумать новый обман: заявить, что меня украли из колыбели в тот день, когда мы с Жизель появились на свет.
Правда же заключалась вот в чем: отец, будучи уже женатым, влюбился в мою мать. Однажды, отправившись на болота поохотиться (отец был заядлый охотник), он встретил мою мать Габриэль. Она, по словам бабушки, отличалась необыкновенной красотой и свободолюбивым независимым характером. Неудивительно, что отец влюбился в нее по уши. Габриэль ответила ему взаимностью. Дафни не могла иметь детей, поэтому, когда моя мать забеременела, мой дед Джек согласился на сделку, предложенную семейством Дюма. Он продал Жизель, и Дафни выдала ее за свою дочь.
Бабушка Кэтрин не смогла простить этого Джеку и выгнала его из дома. Он жил на болоте, как болотная крыса, и зарабатывал тем, что ставил ловушки на ондатру и собирал устриц, а также сопровождал рыбаков и туристов, если бывал для этого достаточно трезв. Перед смертью бабушка взяла с меня клятву, что я поеду в Новый Орлеан и разыщу отца и сестру.
Но жизнь в доме родни оказалась для меня невыносимой. Жизель невзлюбила меня с самого начала, и я чувствовала себя глубоко несчастной и в Новом Орлеане, и в Батон Руж, где мы с сестрой учились в Гринвудской частной школе. Но главное она не могла простить, что ее бывший ухажер Бо Андреа влюбился в меня, и мы стали с ним встречаться. Когда я забеременела от Бо, Дафни отправила меня делать аборт в какую-то ужасную клинику. Но я сбежала оттуда и вернулась в бухту, в свой единственный родной дом.
Бабушка Кэтрин к тому времени уже умерла, а вслед за ней и Джек утонул на болотах, напившись в очередной раз до беспамятства. И я бы с самого начала осталась одна, если бы не мой сводный брат Поль. В ранней юности, еще не зная о нашем родстве, мы были с ним любовниками. Когда я рассказала ему, что его отец соблазнил мою мать совсем еще юной, то навсегда разбила сердце Поля. Он и по сей день отказывается принять эту реальность.
С тех пор как я вернулась в бухту, брат не покидал меня и каждый день просил выйти за него замуж. Его отец владеет крупным креветочным заводом в бухте. Да и сам Поль стал одним из богатейших людей в наших краях, поскольку на его земле нашли нефть.
Теперь Поль строит огромный дом, в котором, как он надеется, мы когда-нибудь будем жить вместе. Он прекрасно понимает, что нам уже не суждено быть любовниками, и все же готов пойти на такую жертву. Его предложение очень соблазнительно. Я потеряла Бо – мою единственную страстную любовь – и осталась одна с нашим ребенком. Вынуждена, как когда-то бабушка Кэтрин, перебиваться случайными заработками: плету корзины, вышиваю одеяла, готовлю суп из стручков бамии – «гамбо» и продаю все это туристам с лотка на дороге. Ничего хорошего в такой жизни нет, и она ничего не обещает моей прекрасной малышке.
Каждую ночь я сижу в качалке, убаюкиваю Перл и размышляю о своем будущем. Я с надеждой смотрю на портрет бабушки Кэтрин, который написала при ее жизни. Бабушка сидит в этой самой качалке на террасе, а в окне, позади нее, – ангельское лицо моей мамы. Обе женщины пристально смотрят на меня, ожидая, что я приму правильное решение.
Как бы я хотела, чтобы они были живы, рядом со мной и подсказали, что делать. Меньше чем через полтора года у меня будут деньги, потому что я вступлю в права наследства, как одна из Дюма. Но сейчас я испытываю одну лишь неприязнь ко всему, что связано с их миром, несмотря на прекрасный дом в Гарден-Дистрикт и на все богатства, которыми я буду владеть. Сама мысль о том, что вновь придется встретиться с Дафни, женщиной, чья красота скрывает холодную и жестокую натуру (ведь это она пыталась однажды упечь меня в больницу для душевнобольных), заставляет содрогаться. Единственное, что я хорошо усвоила, живя в доме Дюма, окруженная слугами и ценными вещами, так это то, что деньги и богатство не принесут счастья, если у вас нет любви.
