Утро. Улицы Лѣсного оглашаются криками разносчиковъ. Тутъ и «цыплята, куры биты», и «огурчики зелены», и «сиги копчены», и «невска лососина», и пр., и пр. Это выкрикиваютъ тенора. Звонкія сопрано поютъ то «яйца свѣжія», то «селедки голландскія», то «земляника спѣлая, земляника». На балконѣ дачи сидятъ надворный совѣтникъ Михаилъ Тихоновичъ Пестиковъ и его супруга Клавдія Петровна. Пестиковъ въ халатѣ и въ туфляхъ; супруга въ блузѣ. У обоихъ головы растрепаны, у обоихъ лица заспаны. Они почему-то дуются другъ на друга, молчатъ и смотрятъ въ разныя стороны. На столѣ самоваръ и чайный приборъ.
— Налей еще… — говоритъ Пестиковъ и подвигаетъ къ супругѣ порожній стаканъ.
— Могли-бы, кажется, и сами… Все я, да я… — фыркаетъ супруга.
— Но вѣдь это, такъ сказать, женскія обязанности въ семьѣ…
— Молчите. И безъ васъ тошно. Голова болитъ. Должно быть какъ нибудь неловко лежала во время сна.
— Давайте сюда стаканъ.
Стаканъ наполненъ чаемъ. Пестиковъ прихлебываетъ и куритъ папиросу, остервенительно затягиваясь ею. Пауза.
— Ужасно надоѣдаютъ эти разносчики съ своими криками… — начинаетъ супруга.
— Да… Я давеча подошелъ къ палисаднику, такъ мнѣ одинъ до того надоѣлъ, что я хотѣлъ его отколотить палкой. Пристаетъ къ душѣ — купи у него раковъ.
— Да и вообще здѣсь въ Лѣсномъ скука смертная. Знала-бы, не поѣхала сюда на дачу. Не знаешь, что дѣлать, куда идти.
— Да, невесело. И вездѣ тоска. Въ «Озеркахъ» жили — тоска и жидъ одолѣлъ, переѣхали въ Лѣсной — тоска вдвое и вдвое жидъ одолѣлъ. Мнѣ кажется, что третьяго года, когда мы жили въ Новой Деревнѣ…
— И тамъ тощища, — перебиваетъ супруга. — Гулять некуда ходить. А наконецъ эта музыка изъ «Аркадіи» и «Ливадіи» — Господи, какъ она мнѣ надолызла! А эти подлыя содержанки, которыя жили и направо, и налѣво!
— Я когда-то холостой жилъ въ Лиговѣ — вотъ тамъ…
— И я дѣвицей жила съ тетенькой въ Лиговѣ… Не знаешь куда дѣться отъ скуки. Но здѣсь, въ Лѣсномъ — это ужъ ни на что не похоже! На кладбищѣ лучше жить.
— Ты-бы, Клавдинька, съѣздила сегодня къ обѣднѣ. По конкѣ за шесть копѣекъ до Новосильцевой церкви отлично. Все-таки народъ, публика. Сегодня воскресенье.
— Да вы никакъ съума сошли! Вѣдь нужно одѣваться, а я вздумать объ этомъ не могу. Эдакая жара, духота…
— Что мы сегодня будемъ ѣсть за завтракомъ?
— Все надоѣло. Не знаю, что и заказывать.
— Развѣ мозги жареные…
— Закажи мозги.
— Лѣнь и заказывать-то.
— Ну, я закажу. Вѣдь здѣсь только и утѣшеніе, что въ ѣдѣ. Да не худо-бы яичницу съ ветчиной… Только ветчину нужно хорошую. Ты-бы сходила сама…
— Благодарю покорно. Вѣдь это одѣваться надо. Я не видѣла скучнѣе мѣста, какъ Лѣсной. Выдти куда-нибудь — одѣться надо. Одѣнешься — гулять негдѣ.
— Ну, положимъ, Беклешовъ садъ.
— Нашли мѣсто гулянья! По дорожкамъ лягушки прыгаютъ, сырость отъ пруда.
— Тѣни много. Громадныя, старинныя деревья… Трава хорошая.
— Что мнѣ тѣнь? Что мнѣ трава? Вѣдь я не мужикъ, чтобъ развалиться въ тѣни на травѣ. И, наконецъ, весь этотъ садъ — олицетворенная скука.
— Вотъ съ этимъ я согласенъ. А что до прогулки, то… Для прогулки, кромѣ того, Лѣсной паркъ есть. Тамъ и тѣнь, тамъ и цвѣтники…
— До Лѣсного парка-то отъ насъ языкъ выставишь, бѣжавши.
— Кто любитъ гулять…
— Не люблю я безъ цѣли гулять. Ну, пойдешь въ паркъ, въ Беклешовъ садъ, а дальше что?
— Дальше дѣйствительно дѣлать нечего. Въ Беклешовомъ саду, впрочемъ, можно на лодкѣ покататься.
— Въ эдакую жару-то? Благодарю покорно.
— Хочешь, сегодня вечеромъ устроимъ прогулку на лодкѣ, когда солнце сядетъ?
— Это вмѣстѣ-то съ вами? Велика пріятность! Да и если-бы компанія и то скучно. Нѣтъ, здѣсь вообще скучно, вообще не знаешь, что дѣлать.
— Невесело-то невесело, но вѣдь надо-же пробовать чѣмъ-нибудь развлечься. Хочешь сегодня въ клубъ идти?
— Чтобъ смотрѣть, какъ кривляются на сценѣ бездарные актеры. Чтобъ наблюдать, какъ пятидесятилѣтнія актрисы играютъ молоденькихъ дѣвушекъ?
— Въ театръ можно и не ходить… Мы послѣ театра, къ танцамъ.
— Ну, его, этотъ клубъ. Тощища… И, наконецъ, все однѣ и тѣ-же рожи: старая накрашеная холера, пляшущая съ гимназистами, двѣ разноперыя трактирщицы въ шляпахъ треухомъ. Да еще заплати деньги за входъ!
— Ну, такъ погуляемъ по улицамъ.
— Гуляйте ужъ одни, наслаждайтесь вереницею мамокъ и нянекъ съ ребятами.
Опять пауза.
— Позови кухарку. Надо завтракъ и обѣдъ заказывать. Дѣйствительно, одно только и развлеченіе, что поѣсть хорошенько, — говоритъ Пестиковъ.
— Марѳа! Иди сюда! — кричитъ супруга.
Въ дверяхъ появляется кухарка.
— Такъ на завтракъ мы мозги и яичницу… — начинаетъ Пестиковъ. — Яичницу ты, Марѳа, сдѣлаешь намъ съ ветчиной, но не изъ цѣльныхъ яицъ, а сболтай ихъ съ молокомъ. Сболтаешь и обольешь ветчину. Да прибавь зеленцы.
— Задумали вы кушанье, которое одни вы только и будете ѣсть. Не терплю я яичницу съ молокомъ… — перебиваетъ супруга. — Яичница, такъ ужъ должна быть изъ однихъ яицъ.
— Тебѣ мозги, другъ мой, останутся. Вѣдь завтракъ — это такая вещь, что и одного блюда достаточно, если впереди хорошій сытный обѣдъ.
— А сами, небось, будете два ѣсть — и мозги, и яичницу!
— Не найду я вамъ, баринъ, здѣсь, въ Лѣсномъ, хорошей ветчины… — заявляетъ кухарка. — Здѣсь есть въ лавкѣ ветчина, но какая-то ржавая. Да и мозговъ наврядъ теперь найдешь, вѣдь ужъ поздно, десять часовъ. Что было — кухарки раньше расхватали. Мозги, почки, ножки — все это надо съ вечера въ лавкѣ заказывать.
