Василій Ермолаичъ Куцынъ, почтамтскій служащій, молодой человѣкъ съ претензіей на франтовство, явился домой со службы измученный, похлебалъ поданныхъ ему квартирной хозяйкой полуостывшихъ сальныхъ щей съ разваренной въ мочало говядиной и залегъ спать на клеенчатомъ диванѣ, замѣняющемъ ему кровать. Спалъ онъ довольно долго, крѣпко и видѣлъ во снѣ предметъ его давнишнихъ мечтаній — шинель съ бобровымъ воротникомъ и таковыми-же лацканами; видѣлъ, что онъ гуляетъ въ этой шинели по Невскому и по Большой Морской, а барышни такъ и стрѣляютъ въ него глазами. На головѣ его глянцевый цилиндръ, на носу его золотое пенснэ… Но тутъ его разбудили. Его трясла за плечо хозяйкина кухарка и говорила:
— Баринъ! А баринъ! Василій Ермолаичъ! Къ вамъ ваша тетенька пришла и васъ спрашиваетъ.
Куцынъ прочухался и лежа сталъ протирать глаза.
— Какая тетенька? Что ты врешь? — сказалъ онъ.
— Да ужъ вамъ лучше знать, какая у васъ тетенька есть.
— Дарья Максимовна, что-ли?
Василій Ермолаичъ ужъ сидѣлъ на диванѣ и почесывался.
— Да не говоритъ, какъ ее звать. Скажи, молъ, что тетенька евонная…
Василій Ермолаичъ всталъ и сдѣлалъ по комнатѣ нѣсколько шаговъ, покачиваясь отъ сна.
— Да полно тебѣ тамъ пудриться-то! — послышалось за дверью. — Не велика важность, что тетка тебя и въ безбѣльѣ увидитъ. Я войду.
И на порогѣ показалась крупная женщина въ суконномъ пальто съ бѣличьимъ воротникомъ съ хвостами, съ головой, окутанной пуховой косынкой и съ подвязанной бѣлымъ платкомъ скулой.
— Гдѣ Богъ-то у тебя? — спросила она, стала искать въ полутемныхъ углахъ комнаты икону, нашла, перекрестилась и, поклонясь Куцыну, произнесла:- Здравствуй! Цѣлуй тетку! Что идоломъ-то стоишь!
— Извините, тетенька, заспавшись я… — пробормоталъ Куцынъ. — Безъ спиньжака можно съ вами? — спросилъ онъ. — Я не знаю, куда я свой спиньжакъ закинулъ.
— Хоть еще что-нибудь съ себя сними, такъ мнѣ и то все равно, — отвѣчала тетка, сматывая съ головы пуховую косынку.
Племянникъ подошелъ къ ней и поцѣловалъ ее.
— Ну, а теперь молись и самъ Богу. Крестись, — сказала тетка, видя, что кухарка ушла изъ комнаты.
— Позвольте… Въ какихъ-же это смыслахъ? — спросилъ Куцынъ, прибавляя огонь въ лампѣ.
— Крестись. Богъ тебѣ счастье посылаетъ. Счастье тебѣ привалило.
Тетка сѣла къ столу. Племянникъ, зѣвая во весь ротъ, перекрестился.
— Чайкомъ прикажете попотчивать? Сейчасъ я велю- самоваръ поставить, — сказалъ онъ.
— Что чай! Ты долженъ тетку водочкой съ солененькимъ сначала попотчивать, а ужъ потомъ чай-то.
— Въ лучшемъ видѣ могу. Матрена! — закричалъ племянникъ, вынулъ изъ жилетнаго кармана рубль и вышелъ изъ комнаты отдавать приказъ кухаркѣ. Черезъ минуту онъ вернулся.
— Въ какомъ-же смыслѣ, тетенька, счастье-то? — спросилъ онъ, сѣвъ передъ теткой и закуривая отъ лампы папироску.
— Агничку Лукашину знаешь? — задала вопросъ тетка.
— Это городового-то дочку? Какъ-же не знать! Предметъ, о которомъ я вздыхалъ и даже стихи любовные ей писалъ, но возмечтали онѣ о своей красотѣ и приняли другой смыслъ послѣ своей гордости.
— Ну, а теперь она за тебя замужъ выйти желаетъ. Сама ко мнѣ пріѣзжала и говоритъ мнѣ: «такъ и такъ, Дарья Максимовна, устройте мнѣ это дѣло и предложите ему».
— Позвольте, тетенька… Да вѣдь она теперь съ этимъ самымъ генераломъ… съ его превосходительствомъ Анемподистомъ Валерьянычемъ… — замѣтилъ племянникъ.
— Ничего не обозначаетъ. Они и по сейчасъ душа въ душу живутъ. Генералъ наѣзжаетъ къ ней два, три раза въ недѣлю и недавно ей серьги — вотъ съ какими брилліантами подарилъ.
— Однако, если она и по сейчасъ у генерала въ воспитанницахъ и душа въ душу, то какъ-же я-то тутъ? — удивлялся племянникъ.
— А это ужъ ты самъ обмозговывай. На то у тебя царь въ головѣ. Да по моему тутъ и обмозговывать нечего, а прямо надо ѣхать къ этой Агничкѣ и сказать ей: «Вампиръ души моей, я весь твой».
— Но какъ-же генералъ-то-съ?
— Генералъ даже самъ образомъ благословлять желаетъ, отцомъ посаженнымъ вызывается быть, три тысячи рублей тебѣ въ руки сейчасъ послѣ вѣнца дать обѣщаетъ, — отвѣчала тетка.
— Ахъ, вотъ что! Вотъ въ какихъ смыслахъ!
Племянникъ сдвинулъ брови и почесалъ затылокъ. Произошла пауза. Тетка продолжала:
— А какая у нея квартирка-то! Я про Агнію Васильевну… Вѣдь какъ принцессу какую генералъ ее устроилъ. И будуаръ, и гостиная… Въ столовой такой буфетъ дубовый стоитъ, что на немъ на дверяхъ и рыбы, и птицы, и крокодилы висятъ, изъ дерева точеные… То-есть не крокодилы. А какъ ихъ… Ну, вотъ раки-то большіе бываютъ… Какъ они называются?
— Омары… — подсказалъ племянникъ.
— Да, да… Омары… Спальня — ума помраченье. Пещера эдакая изъ розовой шелковой матеріи сдѣлана, а въ пещерѣ-то ейная кровать стоитъ. Да вѣдь такая кровать, милый мой, что тронъ! А будуаръ голубой и въ немъ голубой фонарь горитъ. Ужъ я ахала, ахала, умилялась, умилялась! А Агничка мнѣ и говоритъ: «А вотъ этотъ будуаръ, коли будетъ онъ согласенъ»… То-есть ты-то это, про тебя-то это… «А вотъ этотъ голубой будуаръ ему подъ кабинетъ, если онъ будетъ согласенъ со мной перевѣнчаться. Голубой цвѣтъ даже ему, какъ мужчинѣ, больше къ лицу будетъ». Такъ вотъ…
Племянникъ вздохнулъ. Потомъ сильно затянулся папироской и выпустилъ дымъ.
