В эфире — голос Мангышлака
Ночью порыв ветра кидал в оконное стекло песок, а к утру воздух наполнился желтовато-матовым светом, и в солнечных лучах над землей потянулся желтоватый туман. Казалось, он пришел со стороны моря, но это была сухая пыль.
Когда мы с инженером Сариевым направились с базы геологоразведчиков к аэродрому, чтобы лететь на буровые, на улице один знакомый, завидев нас издали, стал спиной к ветру и поднял перекрещенные руки. «Нелетная!..» — прокричал он. Но мой спутник прикрыл глаза от солнца ладонью, посмотрел прищуренными глазами на горизонт, затянутый дымкой, вздохнул и сказал: «Надо лететь... Монтажникам нужно доставить детали...» Всю остальную дорогу он молчал, словно придумывал, каким способом заговорить погоду, остановить ветер. Временами поворачивал смуглое скуластое лицо в сторону, откуда ветер нес смешанные запахи степных трав и морских водорослей.
На летном поле, к моему удивлению, снаряжение и оборудование уже перегружали из самолета Ан-2 в вертолет, вертолетам ветер создает меньше помех при взлетах и посадках. Так что у меня не осталось сомнений, летим!
Степь внизу в серых, коричневатых, белесых разводьях. Это соль, ил со дна моря. Понижения были исчерчены старыми руслами, которые, подобно прожилкам листа, сходились к одному корню. Как всякая земля, Мангышлак с воздуха имел вид живого организма. Он был покрыт морщинами, живыми и усохшими. На горизонте стояло горячее пыльное марево. После степи поплыла серая земля почти без складок. Это был сор Мертвый Култук.
«Сор» в переводе означает «мертвая земля». Соры — это дно отступившего моря, на них долгое время ничего не растет, на сор не заходят звери, над ним не летают птицы. Вскоре вертолет сделал посадку на одной из буровых, выгрузился и, не задерживаясь, полетел назад. Вышка стояла на матово-серой, ровной от горизонта до горизонта земле, резко прочерчивалась на фоне неба. Немного в стороне от нее сгрудились в кучу обшитые алюминием вагончики, мерцали матовым серебром. Над головой плыли слоистые сероватые облака, сквозь которые падал ослепительно белый, застывший солнечный свет. Пейзаж вокруг казался инопланетным.
Часть доставленного на буровую оборудования погрузили в гусеничный вездеход, и мы продолжили наш путь. Сариев спешил. Под гусеницами плотный грунт постепенно перешел в «пухляк» с редкими кустиками степной растительности. Водитель вездехода выбирал дорогу в стороне от старой колеи — там гусеницы глубоко вязли в мелкой пыли. Пухляк оправдывал свое название — мы ехали словно по перине: машина мягко колыхалась...
Бригада монтажников, до которой мы с Сариевым добрались, расположилась на границе сора и степи. За вагончиками, где начиналась живая степь, невдалеке была видна наполовину смонтированная вышка.
Навстречу нам вышел, приветливо улыбаясь, человек. Грудь его, шея в распахнутом вороте рубашки и лицо были багрового цвета, темные курчавые волосы серебрились сединой, а на крупном носу шелушилась обгоревшая кожа. От его живых темных глаз во все стороны расходились мелкие морщинки. Прораб Тажудин Нурудинов, произнося слова приветствия, широко развел руками, словно собирался заключить нас в объятья. В степи всегда рады гостям, к тому же Сариева ждали, но не надеялись, что он доберется по такой погоде. Детали, доставленные им, сразу же пошли на укрепление уже собранной части конструкции вышки. Степь постепенно заволакивало черной пеленой...
Тажудин поливал нам из ковшика и, пока мы умывались, весело рассказывал, как дела в бригаде. Потом повел ужинать.
Рядом с вагончиком-столовой сидела повариха и кормила из бутылки с соской маленького джейраненка. Он еще с трудом стоял на длинных полусогнутых ножках. Огромные черные глаза доверчиво смотрели на людей.
— Нашли в степи, — говорил Тажудин. — Отец вокруг него бегает. Шофер издали увидел, говорит — что-то случилось.
— Отец — это козел-джейран, — поясняет мне Сариев. Его забавляет рассказ Нурудинова; сохраняя на лице невозмутимое выражение, он слегка добродушно усмехается. Тажудин из Дагестана, Сариев родился в казахской степи. Они давно знают друг друга Друзья.
— Подъезжаем, смотрим — лежит. Мать, наверное, кто-то убил,— продолжает Тажудин.
— Козу кто-нибудь убил, — «переводит» мне Сариев — Браконьер какой-нибудь.
Тажудин закивал головой, погладил джейраненка.
Ветер усиливался. Начиналась степная пыльная буря. Наш хозяин забеспокоился, надо было съездить к соседям за продуктами.
Со стороны сора медленно плыла бушующая темень. Я тоже вызвался ехать к соседям.
Через десяток километров видимость стала сносной. Мы ехали по степи. Пыль и ветер шли как-то полосами. Местами казалось, что никакой бури нет... Тажудин остановил машину, вышел. У обочины дороги я не сразу заметил гнездо с четырьмя серыми яичками, возле него ходила небольшая длинноногая и долгоносая птичка — степной куличок.
— Пришлось колею проложить немного в стороне, поселился возле самой дороги, — сказал Тажудин. «Проведав» куличка, мы поехали дальше.
Соседи бурили скважину на глубину в несколько километров. Чувствовалось, что люди здесь обосновались надолго. Строй вагончиков образовывал замкнутый прямоугольник, посреди которого был поднят навес от солнца. Тут же под ним стояли скамейки. Кто-то устроил даже подобие газона с цветами. Познакомиться с соседями как следует не удалось. Побросали мешки с продуктами в кузов машины и помчались обратно. Мало того что надвигалась буря, еще и садилось солнце...
