— Соняша! Смотри-ка, какое странное письмо я сейчасъ получила! — крикнула Манефа Мартыновна Заборова своей дочери изъ маленькой столовой, гдѣ только что сейчасъ заварила кофе и поставила кофейникъ на бензиновую грѣлку. — Удивительно странное письмо.
— Отъ кого? — откликнулась изъ другой комнаты дочь, сидѣвшая за столикомъ и раскрашивавшая красками фарфоровую тарелку, изображая на ней какой-то швейцарскій пейзажъ.
— Отъ нашего сосѣда Іерихонскаго.
— Отъ какого Іерихонскаго? — спрашивала дочь, входя въ столовую.
Это была красивая дѣвушка, брюнетка, лѣтъ двадцати шести, съ роскошными волосами въ видѣ тюрбана на макушкѣ, но уже съ нѣкоторыми слѣдами притиранья на лицѣ, одѣтая въ черную шерстяную юбку и красную канаусовую кофточку, опоясанную широкимъ поясомъ съ большой бронзовой пряжкой. Мать, женщина лѣтъ пятидесяти, довольно полная, съ полусѣдыми волосами, въ сѣрой фланелевой блузѣ, съ добродушнымъ лицомъ и пенснэ на носу, сидѣла около кофейника и держала въ рукѣ письмо.
— Отъ какого Іерихонскаго? — повторила дочь, опускаясь на стулъ.
— А вотъ, что наша прислуга называетъ генераломъ, который живетъ надъ нами, — сказала мать.
— Опять, должно быть, что-нибудь насчетъ музыки? Онъ тутъ какъ-то присылалъ къ намъ кухарку просить, чтобъ ночью не играли на піанино и не пѣли, потому что онъ заснуть не можетъ.
— Нѣтъ, другъ мой, совсѣмъ о другомъ пишетъ. Письмо престранное и тебя касается. То-есть, просто, удивительное письмо. Да вотъ, послушай.
Мать поправила на носу пенснэ и стала читать:
«Милостивая государыня, Манефа Мартыновна! Вотъ уже второй годъ, какъ я имѣю честь быть Вашимъ сосѣдомъ, живу съ Вами и дочерью Вашей Софіей Николаевной подъ одной кровлею, по одной лѣстницѣ и, хотя не былъ представленъ Вамъ, но отлично знаю Васъ, какъ почтенную даму и мать, и Вашу дочь, какъ благонравную и почтительную дѣвицу. По всей вѣроятности, и Вы меня знаете, какъ тихаго и скромнаго сосѣда, много разъ видѣли меня въ лицо, но, все-таки, позвольте отрекомендоваться: я вдовъ, служу на видномъ мѣстѣ, дослужился до чина дѣйствительнаго статскаго совѣтника, имѣю отличія, нахожусь въ возрастѣ пятидесяти лѣтъ, но еще бодръ, свѣжъ и крѣпокъ, имѣю нѣкоторый достатокъ, скопленный благоразуміемъ и экономіей, при всегда. трезвой и нераспущенной жизни. Но буду, однако, кратокъ. Дочь Ваша Софія Николаевна мнѣ очень нравится какъ по своей красотѣ, такъ и по благонравію и скромному поведенію. — Я провѣрялъ свои чувства къ ней и нашелъ, что это есть не что иное, какъ любовь. На основаніи всего вышесказаннаго беру на себя смѣлость объяснить, что если я не противенъ дочери Вашей и Вамъ, то я не прочь-бы посвататься къ ней и предложить ей руку и сердце. Если чувства Софіи Николаевны и Ваши могутъ отвѣчать въ утвердительномъ смыслѣ на мой вопросъ, то прошу Васъ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, извѣстить меня въ теченіе трехъ дней, съ назначеніемъ дня и часа, когда я могу явиться къ Вамъ и лично отрекомендоваться Вамъ и Вашей дочери. Детали при свиданіи. Долженъ, однако, прибавить, что, располагая нѣкоторыми запасными средствами, я не ищу приданаго или какихъ-либо иныхъ матеріальныхъ выгодъ при женитьбѣ на Софіи Николаевнѣ; получаемый мною окладъ вполнѣ достаточенъ для скромнаго, безбѣднаго существованія съ супругой и могущей образоваться семьей»…
— Нахалъ! — сказала дочь и спросила:- Все?
— Нѣтъ, нѣтъ. Еще есть, — отвѣчала Манефа Мартыновна и продолжала:
«Обыкновенно, такія предложенія принято дѣлать черезъ какую-либо ловкую женщину, въ просторѣчіи именуемой свахой, но я считаю это слишкомъ сѣрымъ и унизительнымъ для себя. Зачѣмъ намъ сваха, если я грамотенъ и владѣю даромъ слова! Надѣюсь, что въ данномъ доводѣ и вы со мной согласитесь. Сватаюсь не по рутинѣ. Рутину долой. Буду внѣ рутины.
Затѣмъ еще нѣсколько словъ, достоуважаемая Манефа Мартыновна. Если сердце Вашей дочери подскажетъ отрицательный отвѣтъ на мой запросъ, если встрѣтится и Ваше неодобреніе моему почтительному предложенію, то покорнѣйше прошу Васъ вовсе мнѣ не отвѣчать. Молчаніе Ваше въ теченіе трехъ сутокъ отъ сего полудня будетъ служить мнѣ отказомъ и я съ покорностью, хотя и съ глубокой болью въ сердцѣ, покорюсь моей участи.
Прошу, милостивая государыня, принять увѣреніе въ моемъ совершенномъ почтеніи и искренней преданности. Вашъ покорный слуга дѣйствительный статскій совѣтникъ и кавалеръ Антіохъ Захаровъ Іерихонскій''.
— Старый дуракъ! — произнесла дочь, сдѣлала гримасу и подернула плечомъ.
Мать сдѣлала строгое лицо и проговорила:
— Постой, Соняша. Не бросай такъ грязью. Письмо въ высшей степени странно, предложеніе крайне оригинально, но оно имѣетъ нѣкоторыя… какъ-бы это сказать… основанія. О предложеніи его-можно подумать.
— Да полноте, маменька. Онъ съума сошелъ, этотъ нахалъ! — былъ отвѣтъ.
— Письмо почтительное, а не нахальное.
— По моему, наглое. Что онъ тамъ семинарскихъ-то расшаркиваній насажалъ, такъ этимъ дѣла не подкрасишь. Оселъ. Выѣденная молью шуба!
Дѣвушка негодовала.
— Зачѣмъ-же такъ ругаться-то? — останавливала ее мать. — Ты называешь письмо наглымъ. Но вдумайся, мой другъ, хорошенько: что тутъ такого особенно наглаго? Онъ правду пишетъ. Вѣдь сватаются-же люди черезъ свахъ. По моему, это даже хуже…
