С того момента, как игла вонзилась мне в плечо, я неподвижно лежу на спине и постепенно теряю ощущение своего тела.
На глубинном уровне моего сознания вдруг всплывают тайные воспоминания и желания, деталь громоздится на деталь с ужасающей ясностью и четкостью.
Тогда я закрываю глаза, и передо мной, словно в гигантском калейдоскопе, пробегают странные картины, и я растворяюсь в вихре красок и движений.
Все это начинается с гигантской статуи, стоящей в широком световом прямоугольнике.
Каменные жабы теснятся вокруг цоколя, карабкаются по длинной пурпурной тунике, пробираясь из складки в складку, соскальзывая с бронзовой юбки, чтобы снова карабкаться, добраться наконец до корсажа и спрятаться у вызывающе гордо торчащей груди.
Незнакомое солнце освещает багровыми лучами это кошмарное видение, проникая как бы сквозь кружевные зубцы далекой стены.
Мало-помалу все вокруг оживает. Каскадер-клоун с сияющими словно звезды глазами дергается внутри своей бутылки, его голова поворачивается справа налево и слева направо, как и голова жирафа, который только что возник из стеклянного бочонка.
Мерзкая обезьяна висит на маятнике гигантских настенных часов, который рассекает воздух, как стальное лезвие, а ее длинные лапы при качании хватают совсем голеньких детишек, окружающих эту странную машину с разверзнутым ртом вместо циферблата.
Детишки один за другим исчезают внутри часов, проглоченные ненасытной пастью и унесенные потоком времени.
У статуи нет лица, но у меня такое ощущение, что его нет потому, что я не хочу его видеть. А вообще это лицо должно быть одновременно ангельским и демоническим, а отсутствующая на его устах улыбка должна принадлежать Елене Прекрасной, приказывающей поджечь Трою.
«Еще одно усилие, Валери, мы проходим вторую стадию…»
«Я боюсь… О! Грег… я прошу тебя… останови… я не могу больше…»
«Это просто реактивная депрессия… Все нормально…»
«Я больше не хочу, Грег… не хочу больше…»
«Успокойся… еще одно усилие… Мы удерживаем этот путь, Валери… мы его удерживаем…»
Свет танцует и вибрирует, как в разгар лета.
В какой-то адской пляске гудят огромные черные мухи, в то время как других заглатывает черный изъязвленный камень.
Невидимые руки бросают горстями песок, который засыпает глубокие дыры, а на чей-то тревожный зов возникают прочные стальные прутья решетки и закрывают прямоугольник света.
«Нет, Валери… Нет, не это… Освободи себя… Освободи, раскройся…»
«Я не могу… Я не хочу…»
«Убери этот барьер…»
«Грег!..»
Створки решетки качаются на пустом месте. А через зубчатую стену жадные пальцы продолжают перебрасывать песок, который засыпает все щели. Пальцы чудовищно длинные, унизанные золотыми кольцами и перстнями с изумрудами. Они скребут стену, сдирая штукатурку, выцарапывая в ней отверстия, становящиеся гротами и пещерами, откуда доносится дыхание агонизирующего существа.
В полутьме горит черное пламя, и сквозь его ледяные языки видится узкая дорога, ведущая в туннель и далее в бесконечность.
Круглый рот, как бы приоткрытый для поцелуя.
«Грег, нет… это невозможно… Я не хочу».
«Мы достигли третьей степени».
«Грег…»
Вдруг створки решетки сдвигаются, и их соединяет цепь с висячим замком. Каменную стену окутывает темнота, краски бледнеют, растворяются и исчезают совсем…
Не остается ничего, кроме пустого, заполненного призрачным светом экрана
— Все, выключайте!
В этот момент профессор нажимает кнопку, вспыхивает нормальное освещение, и «телевизор» отключается.
Остальное проступает довольно четко сквозь пелену моих воспоминаний по мере того, как я погружаюсь в туманную пустоту.
Я слышу голос Грейсона, который говорит мне:
— Итак, господин Милланд, каково же ваше заключение?
Меня этот вопрос несколько удивляет, и я смущенно опускаю голову.
— Видите ли, я ведь не психиатр. По правде говоря, я даже плохой психолог, но…
— Но?
— Возникают какие-то фрейдистские символы…[1] и опять же добровольное самозаточение Валери Ватсон, тоже окруженное символами: бутылка с клоуном, стеклянный бочонок, отверстия в часах и стене, решетка, ритмические качания маятника… На мой взгляд, все это связано с ее бессознательным или осознанным отказом следовать за этим дурацким сном.
— Речь вовсе не идет о дурацком сне, господин Милланд. Лучше скажем, за нормальным сном. Нас интересуют именно эти сенестезические реакции бессознательного, но, кроме того, нас в основном беспокоит сам беспрецедентный эксперимент профессора Грегори Ватсона. Вы совершенно уверены, что профессор ничего вам не рассказывал о сути своих психо-физиологических опытов?
Словно клоун в бутылке, я помотал головой справа налево и слева направо.
Их здесь было четверо, и они смотрели на меня с явным интересом. А я в свою очередь внимательно разглядывал их.
Первым был профессор Энтони Грейсон, руководитель Психо-физиологического центра в Бостоне. Высокий, худой и лысый, с выпуклым, куполообразным черепом. Он пользовался широкой известностью. На его слегка крючковатом носу сидели очки в черепаховой оправе.
Рядом с ним Людвик Эймс, известный фармаколог.
Этот маленький нервный человечек постоянно хрустел своими тонкими пальцами. Лицо его было сильно загорелым, а маленькие, соломенного цвета глазки постоянно выражали настороженное внимание.
