В поисках Ханаан
Авторы: Мариам Рафаиловна Юзефовская
Жанры: Современная проза, Проза: прочее
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 121 страница. Год издания книги - 2010.
...— Ты все путаешь, — печально проронила Машка. — Страна — это государство, правительство. Всегда, везде, во все времена означает одно и тоже: несправедливость и насилие. А земля — совершенно другое...
— Все народы объединены государствами, — хмуро перебила я.
— Но мы — особый народ, — горячо возразила Машка. — Нас должны единить Завет с Б-гом и религия. Не зря в наставлениях Моисея нет ни слова о светской власти. Посмотри на людей, которые здесь собрались со всего мира. Разве мы — единый народ? Одни спасались от смерти, другие попали случайно, по неведению, как наша семья. Немногие понимали, зачем едут сюда. Что для нас там, в галуте, означала Эрец Исраэль? Земля, истекающая млеком и медом. Слово «Обетованная» мы понимали как «подаренная». Но она лишь обещана нам, если мы будем следовать Заветам.
— А до той поры мы — евреи, здесь незваные пришельцы? Эмигранты? — возмутилась я, в пылу не сразу заметив, что у меня, давно отошедшей от своего народа, вырвалось: «Мы — евреи».
Читать онлайн В поисках Ханаан
Повести
В поисках Ханаан
Благословенно имя Твое. Но разве не Ты посылаешь каждого из нас, как и праотца нашего Авраама из Ура, в странствие по свету в поиски страны Ханаан?
Никому не дано располагать своим будущим. Никто не знает, каким извилистым, тернистым будет путь в его Ханаан.
ОДЕРЖИМЫЕ ПОИСКОМ — ОБРЕЧЕНЫ НА БЛУЖДАНИЯ.
1
Разве история рода не подобна айсбергу? И все же мы упорно пытаемся вглядеться в непроницаемую глубь вечно текущей воды по имени время.
Разве в неумолчном шуме бурной реки по имени время ты не различаешь голос своего рода?
Мой дед Аврам Голь по натуре был эпикурейцем. «Что украшает жизнь простого человека?» — бывало, вопрошал он. И, не дожидаясь ответа, изрекал: «Шутка и выпивка». Родись в древней Греции — горя б не знал. Ходил бы в полотняном хитоне, на каждом плече по фибуле, украшенной драгоценными камнями, на ногах — кожаные сандалии, расшитые жемчугом. И, восседая среди прочих учеников Эпикура в «Саду», рассуждал бы о прелестях земной жизни, а заодно и неделимости атома. Однако натура — натурой, а судьба — судьбой. Покрутив Аврама и так, и эдак, она вставила ему в глаз окуляр часовщика, всучила пинцеты, щипчики, отверточки, винтики и вынесла свой приговор: «До конца дней твоих». Поневоле тесно соприкасаясь с механизмом времени, с рычажками, зубчатыми колесиками и пружинками, управляющими секундами и часами жизни, Аврам иногда впадал в уныние. Он давно понял, что назад или вперед можно перевести лишь стрелки часов, но не время, в котором ему выпало жить. Ко всему прочему, кропотливая работа часовщика шла в разрез с его постулатом — «шутка и выпивка». Как для того, так и для другого нужна была компания. Причем дед был твердо уверен, сугубо мужская. Дом же его, как назло, всегда был полон женщин. В юности — мать и двенадцать сестер. Потом жена и бесчисленные свояченицы. А следом чередой начали рождаться дочери. А с ними не застолье, а пустая трата времени. Он терпеть не мог женских уловок с кислым пригубливанием рюмки, фальшивым опусканием глаз, притворными повизгиваниями: «Мне только на донышке» и «Как не стыдно!». «Не зря женщинам в синагоге отведен второй этаж, — презрительно фыркал Аврам, — до глухого уха все равно не докричаться». — Ко всему прочему, его забросило в Литву, где земля скупа на урожай, а люди — на слово и улыбку. Спасало лишь одно обстоятельство — будочка, в которой работал, была установлена в гулком вестибюле самой большой гостиницы города. Именно здесь, среди постояльцев, дед частенько вербовал гостей, испытывая для начала какой-нибудь байкой или шуточкой. В каждом из них он прежде всего стремился разглядеть человека, достойного сесть с ним — Аврамом Голем за один стол.
В начале 60-х, когда призрак коммунизма начал настойчиво стучаться в дверь каждого советского человека, постояльцами гостиницы были командированные снабженцы — народ тертый, лукавый и не дурак по части выпивки. Слетался он сюда со всех концов громадной страны, чтобы выбивать мясо, масло, колготки, и королеву дефицита — колбасу — без нее не мыслился уже официально объявленный приход долгожданного мессии — коммунизма. Снабженцы жили здесь месяцами. Изголодавшись по домашней еде, они живо откликались на приглашение Аврама. Так что деду было из кого выбирать.
— А у нас сегодня гость, — ликовал дед с порога в удачные дни, когда ему удавалось заманить достойного собеседника на ужин. От радости Аврам переходил на литовский язык. — Хэй, мотеришкис (женщины)! — зычно кричал он. — Долейте в борщ кружку воды и бросьте в жаркое еще пару картошек. — Казалось, под его началом был женский батальон особого назначения в полном составе, а не лишь я и бабушка Шошана.
— Начинается! — Бабушка в сердцах срывала с себя цветастый передник и выходила из кухни: — Здравствуйте вам, — с фальшивым радушием выпевала она, стараясь наигранным аканьем замаскировать свой неистребимый еврейский акцент уроженки украинского местечка, — сейчас будем кушать. — Шошана бросала в сторону щуплого невысокого Аврама грозный взгляд — Арунас! Что за шуточки? Что человек подумает о нашем доме? — Она протягивала гостю руку дощечкой, и кокетливо — горделиво, точно в ней текла кровь польской пани, роняла: — Су-сан-на.
Пышные парадные имена Арунас и Сусанна предназначались исключительно для нежданных гостей и официальных документов. Они были призваны замаскировать то, что скрыть при ближайшем рассмотрении было невозможно — еврейство семьи Голь. Но бабушка упорно гнула свою линию. Стремясь возвысить скромную домашнюю вечеринку до уровня раута, хотя и слыхом не слыхивала ни о великосветских парти, ни о дипломатических приемах, она приказывала мне сдавленным шепотом: «Скатерть и посуда». После чего величаво удалялась в царство кипящих кастрюль, скворчащих сковородок, норовистой мясорубки и капризной, как баба на сносях, духовки.
— Знаете, как я называю свою жизнь с этой женщиной? — спрашивал Аврам, высоко вздергивая густые седые брови. — «Всегда в строю!» Но ничего, Голи — все вояки. Корень у нас такой.
Словно ненароком он подходил к дивану, над которым висел, оправленный в багетную раму, портрет горбоносого мужчины в мундире, украшенном галунами. На боку у него красовалась сабля на перевязи, на голове — высокая форменная фуражка с позументами. А в углу, русскими буквами, корявым размашистым почерком деда было написано: «Аврумке от Шарля. На долгую память». Обычно, оглушенный гость, отшатываясь от портрета, окидывал деда недоверчивым взглядом. Вот тогда Аврам вытягивался в струнку, выпячивал грудь и, поворачиваясь боком, демонстрировал свой горбоносый профиль:
![Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет]](/storage/book-covers/21/211c6d2c2853b53f3c65fb957a0f6662feec5fe5.jpg)
