У Федора было четыре дочери и один сын — Александр, по-ненецки — Санко. Дочери — это не плохо. Летом они приезжали из школы-интерната, хозяйственные и шумные, наполняли чум смехом и возней и отнимали у матери добрую половину работы. Варили обед, нянчили грудную сестренку, и частенько мать ворчала на них: приехали на отдых, а сами спины не разгибают.
Девочки громко болтали в чуме, пели, подчас ссорились и кричали друг на друга, но все-таки больше смеялись, и Федору, вернувшемуся с дежурства, приятно было слушать их воркование. Но никогда бы он не был счастлив, если бы у него не было Санко, его сына.
Когда он родился, за ним ухаживали сестры: кололи ножом полешки, составляли и связывали палочки, и получался маленький чум. Сестры приносили братику из тундры морошку и голубику, и он, размазывая на мордашке раздавленные ягоды, смачно ел. Отец после дежурства в стаде тоже любил повозиться с сыном: усаживал Санко на колени, рассказывал сказки о ненецких богатырях, щекотал его шею кусочком оленьей шкуры. Потом они боролись на разостланных постелях. Санко запросто раскладывал своего здоровенного отца на лопатки, и они при этом так хохотали, что было непонятно, как держится на шестах чум.
Как-то отец принес Санко живого лемминга — пятнистого зверька, пойманного у норки, и мальчик изумленно смотрел, как он попискивает и сучит лапками. Потом отец поставил зверька на латы и, сказав: «Лови!» — отпустил. Санко бросился за леммингом, но тот мгновенно выскочил из чума в узкую щель у земли.
— Что ты наделал, папка! — И Санко изо всех сил ударил его кулачком по руке.
А когда Санко исполнилось семь лет и под осень отец собирался отвезти его в школу-интернат, ему был подарен нож, большой нож в медной оправе на цепочке и с костяной ручкой. Без такого ножа не обходится в тундре ни один оленевод: им и упряжь починишь, и кусок мяса отрежешь, и оленя, сломавшего ногу, заколешь; с ним и волк не так страшен; спокойней выпасать стадо, если знаешь, что на ремне у тебя висит такой надежный и преданный товарищ — стальной отточенный нож…
С сияющими глазами принял Санко подарок. Он тут же подвесил к ремню ножны и вышел из чума. Нож покачивался и позвякивал медной цепочкой, как у настоящего пастуха. Санко подбежал к зарослям травы и цветов, выхватил нож, провел холодным гладким лезвием по ладони и косо ударил по стеблям иван-чая — несколько розоватых башенок упало на землю. Он рубил и направо и налево, ложился на землю, полз на животе с ножом в зубах, вскакивал, колол воздух, отражая нападение волков. Вонзив по рукоять лезвие в глотки трем хищникам, он ограничился этим и пошел к соседнему чуму, где жили приятели Васей и Энко.
Круглыми от зависти глазами смотрели они на его нож, трогали пальцами острие, по-взрослому восхищенно покачивали головой и просили дать подержать.
— А обращаться с ним можете? Еще порежетесь!
Так Санко и не дал им подержать нож.
Отец часто привозил подарки. Санко привык к ним и был бы удивлен, если б их не было.
— Поехали в стадо, — сказал ему как-то отец. — Научу, как с собаками работать.
Санко покачал головой:
— Не хочется что-то… В другой раз.
— А я хочу, чтоб ты поехал сейчас, — повторил отец.
— Ну что ж, я маленький, ты большой — можешь побить меня и силой увезти. Но я не хочу.
Отец сплюнул и потемнел. Мать с укором посмотрела на него. Ее всегда немного огорчало, что отец любит Санко больше, чем девочек, но сейчас такой разговор с сыном казался ей чересчур жестоким.
Отец уехал в стадо один, а Санко пошел удить рыбу.
Чумы стояли в долине Белой реки. Это было на редкость красивое и уютное место. Много лет кочевал Санко по тундре — жил и в лесах, и у моря, и на плоских вершинах сопок, и у синих озер, но такого красивого места не помнил. Белая река впадала в Гусиное озеро, и ее звали «танюй», в противоположность «вискам» — речкам, вытекающим из озер. Она была невелика, берега ее густо поросли вербой и березкой. Мягко накатывались воды на теплый желтый песок, и Санко часто бегал сюда с сестрами. Они рыли в песке пещерки, прокладывали каналы, изучали отпечатки собачьих лап, ножек куликов, трясогузок и даже гусей — у них следы были большие, широкие от перепонок. А сколько здесь было рыбы! Днями не расставался Санко с удочкой. Он копал червей, доставал из кустов удочку и одну за другой таскал из воды пелядок и сигов. Стояла летняя жара. Стрекоза, потрескивая прозрачными слюдяными крылышками, пролетала и застывала на острие осоки, а Санко сидел с замирающим сердцем и едва успевал наживлять червей. Два раза в день все в чуме ели рыбу. Отец довольно похлопывал его по плечам, но в глаза не хвалил, лишь товарищи-пастухи слышали от него: «Ничего парень растет… Ловкий…»
Но вот однажды, недели через две, отец сказал за ужином:
— Пора ямдать.
Санко насупился:
— А Белая река?
— Через год вернемся сюда, — сказал отец.
Санко знал, что бригада кочует по тундре не как попало, а по заранее намеченному маршруту — тропе. Когда олени съедят траву в одном месте, их перегоняют в другое, чтоб они, как говорят пастухи, нагуливали свой вес. В этом месте чумы стояли долго — около месяца; стадо давно объело поблизости всю траву, и пастухам приходилось ездить на дежурство за семь-восемь километров. Это было неудобно, и в таких случаях стадо перегоняют на другое место.
