Лучи нескольких настенных ламп собрались щупальцами в круг и больно лезли в глаза. Боль была тупая, назойливая, словно кто-то давил пальцами на глазные яблоки. Человек закрыл глаза, но и это нисколько не помогало. Голова нещадно кружилась. Человек произнес несколько слов и привычно не узнал своего голоса:
– Опя-ать… наверно, скоро крякну.
Он открыл глаза и мутно уставился в свое отражение в огромном, от пола до потолка, чуть затемненном трюмо напротив. Зеркало скрадывало болезненную, с желтизной, бледность одутловатого лица, тяжелые коричневатые круги под припухлыми глазами, но оно не могло скрыть ни отвисших небритых щек, ни складок на жирной шее, ни вертикальных морщин, прорезавших лоб. Угрюмой, нездоровой оцепенелости всех черт оно тоже скрыть не могло… В инвалидной коляске развалиной Колизея дотлевало громадное, расслабленное, как выжатая губка, тело.
– Да, – сказали толстые губы, – неча на зеркало пенять, коли рожа крива.
Напротив паралитика в глубоком черном кресле возникло движение, приглушенное кашляние, а потом свет выхватил лицо. На лице прорезалась белозубая усмешка, и человек в черном костюме сказал:
– Да, хреновые дела. Ничего не скажешь.
– А ты, кажется, удачно этими делами пользуешься, – хрипло сказал паралитик. Складки на его шее зашевелились, словно проснулась свернувшаяся кольцами змея. – Не дождался еще, как я сдохну, а уже начал ворочать всем. Словно тебе вручили «смотрящего». Не забывайся, а то, знаешь ли, – я болен и слаб, а ты здоров и нагл, но бывает так, что и деды переживают своих внуков.
– Я же тебе не внук.
Толстые губы сардонически искривились:
– Еще чего не хватало – такой внук! Тем более что у меня и детей-то нет. Не полагается.
– Да хорош тебе по понятиям-то прокатываться, а! – выговорил нахал в черном костюме. – Сейчас это, как говорится, не актуально. Так, что ли?
– Вот, умных слов уже набрался. Еще бы тебе умных мыслей, и совсем бы стал неплох. За умными мыслями обычно должны следовать продуманные дела, а у тебя с этим в напряг…
– Ой, Вадимыч, не надо! Стал ты моралистом на старости лет! Раньше ты не очень-то морализировал, когда «спортсменов» кромсал!
– Ты про Голубя с братом говоришь? Они заслужили. Сам не хуже меня знаешь. И вообще… не мне перед тобой отчитываться! – Паралитик с трудом поднял руку, погладил подбородок и глубоко вздохнул. Живот заколыхался; паралитик давно уже сидел неподвижно, а живот все еще продолжал колыхаться, как отдельно живущий и кем-то потревоженный организм. Толстые губы выговорили: – И еще вот что: капнули тут про тебя, что ты, брат, выстроил себе трехэтажную виллу, да еще прикупил домик в Майами. Откуда деньги, дорогой?
– Да я, знаешь, не…
– …не бедный человек, хочешь ты сказать? Да, ты не бедный. Это мне все известно. Но только все твои банковские счета мне известны. Их ты не трогал. Новых не открывал, по крайней мере у меня такой расклад. Если по-другому, это значит – играешь, значит – таишься. Ну так откуда деньги, корешок?
Человек в черном костюме снова начал кашлять. Паралитик сидел, опустив опухшие веки на глаза: ему было больно. Но ответа он ждал терпеливо и словно бы равнодушно. Секунда проходила за секундой, ответа не было. Но паралитик прекрасно знал, что его собеседник не посмеет промолчать. Так и произошло. Кашель прекратился, и зазвучали негромкие, вкрадчивые, с кошачьими интонациями, слова:
– Ты, наверно, получил не тот расклад. Совсем другая тут тема, понимаешь?
– Вот ты мне и объясни.
– Получены новые дотации из Москвы, которые перераспределены согласно договору. Наклевывается несколько бизнес-проектов, которые мы будем курировать, и, таким образом…
– Ты мне тут словами не виляй, как потаскуха задницей. Говори просто и по делу. Я человек простой, так что свои мудреные словечки ты мне не вклеивай, как парашнику очкастому.
– Ну хорошо. – Человек в черном костюме поднялся и стал вышагивать по комнате. Паралитик хотел сказать ему, чтобы он не метался, как ошпаренная кошка, но говорить было тяжело. – Хорошо, я объясню. Я сделал займ в банке. В «Далькредит-банке», мы в нем хороший пай имеем и скоро получим контрольный пакет. Впрочем, тебе это и так известно. Я занял деньги на строительство виллы. В конце концов, я заслужил. Обидно, когда мальчишка-беспредельщик, дятел, цуцик гнилой, вчерашний васек, начинает рассекать на джипаре, таскать телок в конуру-новье за сто «тонн» гринов и вести базар, как будто он Дато Ташкентский. Бабло паленое, кровавое. А когда я, заслуженный человек, хотя с твоими заслугами перед братвой мне, конечно, не сравниться, но все равно… когда я строю себе дом за городом, вот это почему-то вызывает вопросы.
Он замолчал и, видно, подумав, что убедил своего хозяина, занял прежнее место в кресле. Паралитик тоже молчал, но его изжелта-бледное лицо начало багроветь. Тяжелые вислые щеки задергались. Человек в черном костюме, увидев эти не шибко благоприятные признаки, снова выскочил из кресла, как черт из табакерки, и открыл было рот, но тут паралитик, подавшись вперед, рявкнул:
– Да что ты мне тут втираешь, чмо? Кредит в банке, кредит он взял! Ты кому тут будешь таким порожняком греметь, падла? Ты, блоха узкоглазая? Ты бабам будешь яйцами звенеть, а мне тут не мудозвонствуй! «Банк». Знаю я, какой это банк!
