Тайна полковника Вебера

В КАЗАЦКОЙ СТАНИЦЕ

На новом месте все было непривычным: и улицы, заросшие конотопом, и дома станичников — одноэтажные, угрюмые, с тяжелыми воротами, скрепленными железными болтами. На калитках почти везде висели огромные кольца-скобы. Чтобы достать такое кольцо, нужно тянуться на цыпочках. А пока тянешься, того и гляди, из подворотни выскочит здоровенная собака. У каждой калитки есть лазы, вышарканные лапами и животами волкодавов.

Не нравилось это Генке Волошину. В Мотовилихе, что под самой Пермью, все было не так, и собаки не такие огромные. Если доставалось там Генкиным штанам, то лишь от зубов вислоухих собачонок. Повиснет, бывало, незнакомый Бобик, вырвет клок и ладно. А здесь совсем другие собаки: вроде не обращают на тебя внимания, но попробуй войди в чужой двор — сразу почувствуешь острые клыки волкодавов, живым не останешься — вот какие они страшные.

Об этих псах Генке немало порассказал новый приятель — Петька Суставов, вихрастый такой непоседа. Он высоко поднял штанину из домотканного полотна и ткнул пальцем в рубец чуть повыше коленки.

— Видал?

— Это чё?

— Вот те и чё, чёкалка, — ответил Петька, отпуская штанину. — Сенафонтов Полкан тяпнул. Я к ним в огород за огурцами лазил. У Сенафонта огурцы сладкие, здоровущие. Сколь годов разводит, а на семена даже родным не дает. Жила. А еще казак. Оно, конешно, раздавать огурцы выгоды нет. Дачники-то у кого больше покупают? У Сенафонта. На копейку дороже, а берут ходко. Если его Любка на базаре — удачи не жди, — рассказывал Петька. — Не берут товар, что хочешь делай. У нее огурцы во какие, а наши что против них? Орешки. И вот думаю: достану семенных огурцов — и тогда Сенафонту нос утрем. Пролез в огород, а Полкан тут как тут. С улицы, проклятый, налетел. Я бы не дался, да не заметил, как и подскочил, вредный пес.

Во всей станице знают об этом лишь Петькина мать да бабка Кузнечиха. Целую неделю лечила Кузнечиха Петьку настоями да припарками из разных трав. Даже отец ничего не знал. Он все лето гнул спину на дальних покосах. Петька просил друга никому не рассказывать о том, что он лазил в огород.

— Не дай бог, Сенафонт узнает, — предупредил он своего приятеля. — Ухи оборвет. Он хуже Полкана, вреднющий.

Не надо знать о случае с Полканом и Петькиному отцу. Петька пояснил:

— Узнает — угробит собаку. А Сенафонт не простит. Выгонит с работы. Куда без лошади на зиму-то глядя?

Жили Суставовы в развалюхе. Иван Суставов, вернувшись с гражданской войны, батрачил на Ксенофонта Кадышева. А тот за работу обещал дать избенку, да только исполнить обещание не торопился…

Со многими станичными мальчишками познакомился Генка, но по-настоящему сдружился только с Петькой. Может, сблизило их то, что, как и Иван Суставов, отец Генки с первого дня революции служил в Красной Армии, много мотался с отрядом за продразверсткой. Да вот беда — заболел чахоткой. Послали его в станицу подлечиться, помогли устроиться на работу. Семья Волошиных временно поселилась в маленькой боковушке громадного дома Ксенофонта Кадышева, а по соседству горбилась развалюшка Суставовых. В Совете поговаривают, что под квартиры передадут большой полковничий дом. Эту новость домой принес Петька. Отец усмехнулся, погладил сына по голове своей большой теплой ладонью и сказал:

— Эх ты, коммунар, едят тебя мухи!.. В полковничьем доме пожить захотел. А котелки с паренками куда ставить будем? В каждой горнице печей не наставишь, а в господские камины наши солдатские котелки не подойдут.

Генка в этот час был у Суставовых, сидел на скамейке, прибитой к стене, и ждал, пока друг управится с пустыми щами и краюхой ржаного хлеба.

«Красота! — размечтался Генка. — И нам бы там квартиру, и Петьке».

Но никакой красоты пока не получалось. Основательно был разорен полковничий дом. Остались только стены да крыша, да и к той уже подбирались. Пока казаки воевали, богатенькие станичники грели руки. Полковничье имущество перекочевало к ним в завозни и амбары.

Вечерами, когда в горницах зажиточных станичников зажигались лампы «молнии», когда коваными болтами наглухо крепились ставни, полковничья усадьба поднималась над всей этой мелкотой хмуро и таинственно. В пустом доме тускло светилось лишь маленькое оконце — раньше там помещалась людская. Теперь в ней жила мать полковника с тремя внучатами. Из богатства у старухи осталась только старомодная, шитая черным бисером дамская сумка да пенсне в золотой оправе на тоненькой шелковой тесемочке.

Старуху Вебер и ее внучат новая власть не трогала. Пани Вебер с сыном добровольно поехала из Варшавы в неведомую Сибирь к мужу, сосланному за участие в восстании против царя. Но муж умер. Пани Вебер возвращаясь, заболела и застряла в Оренбурге, да так и осталась там. Ее сын служил в Москве, выгодно женился. Бравый и статный офицер с помощью родственников жены очутился в охране царского дворца.

— Полковник то приехал в нашу станицу перед самой войной с германцем, — рассказывал другу Петька. — Сам-то больше в Челябе проживал, а бабушка с внуками здесь. Поперву-то Веберы в Кундравах остановиться хотели, да где там! Не поглянулось там полковнику. Вода в озере, вишь ты, мутная, и от железу домой ездить далеко. — Петька перешел на таинственный шепот: — Мамка видала полковника-то. На пиджаке живого места нет: медали, медали. Погоны сплошь золотые, так и горят. Тятя рассказывал, что в Питере какой-тось бунт случился, а Вебер усмирял. Народу страсть сколько побили. Тятька сказывает: «В крови кресты да медали-то». Полковнику солоно пришлось, вот и дал тягу… Бабушка у них добрая, — продолжал Петька свой рассказ. — Походит на Бабу-Ягу, но ничего. Когда рука у меня болела, мы с мамкой к ней за иодой ходили. Половину пузырька налила. Не любит она сына-полковника.