Вертолет завис над желобом горной долины, и лейтенант Дагаев внимательно разглядывал скалу, темную полоску леса, перерезанную ручьем — редкие, черные на белом снегу промоины отмечали его извилистое русло. Как раз между ручьем, леском и скалой находилась, по мнению Дагаева, лучшая точка для посадки, но пилот, слегка набрав высоту, повел машину ближе к лесистому хребту, прикрывающему долину с севера. Кабина развернулась, и снова Дагаев увидел на юге, за синими гребнями, покрытыми ельником и кедрачом, полупрозрачные вершины зимних гольцов. Он вздохнул, провожая их взглядом, когда вертолет начал оседать почти над самой скалой. Воздушный путь окончен, но было такое чувство, что не долетели до места. Опуститься бы где-то там, в тихом распадке у подножия гольцов, напротив домиков заставы, которые Григорий Дагаев много раз представлял себе. Выйдет навстречу коренастый, сурово настороженный капитан в сопровождении таких же непроницаемых автоматчиков с зелеными петлицами на шинелях, а Григорий весело вскинет руку к виску и ошарашит: «Здравия желаю, Федор Федорович! Небось и по земле в гости не ждал, а мы — с неба. Пехота, она нынче такая!.. Да ты ведь и сам-то, Федор Федорович, считай, в пехоте служишь, хотя, конечно, она особого рода, твоя пехота… Что ж ты не спешишь с объятиями, брат?..» Дагаев улыбнулся, представив подобную встречу, и подумал: заявись они группой на вертолете на заставу, объятий, пожалуй, долго ждать придется. Еще и задержит до выяснения обстоятельств, и вид сделает, будто не родной брат перед ним, — он такой, Федор Федорович Дагаев, начальник пограничной заставы…
Винты машины уже вихрили снег, и лейтенант снова вздохнул. Второй год братья Дагаевы служат в одном краю, соседи, можно сказать, а свидеться пока не доводилось. И домой в разное время наезжали. Командир взвода редко выбирает время отпуска по желанию, да и начальник погранзаставы, конечно, тоже. Звал недавно Федора на праздники, но служба у него такая, что и в дни, когда празднуют люди, ему необходимо быть на заставе. Взвод разведки, которым командует Дагаев-младший, тоже не рядовой взвод… Пишут братья по письму друг другу в месяц, коротко, сдержанно, — военные люди многое понимают без лишних слов. Только одно из последних писем Федора оказалось пространнее других. Редкостное, особое письмо. Григорий много раз перечитывал его, почти наизусть помнит, и все же носит с собой. Оно и теперь при нем. Засунешь руку в нагрудный карман, потрогаешь листки и услышишь голос старшего брата.
* * *
…Машина мягко коснулась земли, трескучий гул винтов снизился на полтона, медленно затих. Разведчики зашевелились на сиденьях, подхватывая вещмешки. Дагаев вслед за пилотом шагнул к посадочной двери. В «чужом» тылу надо спешить. Через полтора часа разведчики должны лежать в засаде, и хотя путь отсюда до позиции каких-нибудь два километра, но идти придется по горному, заросшему лесом склону.
— Живо надеть лыжи! — скомандовал Дагаев, оглядываясь.
Набегали тучки, однако день еще был по-зимнему ясным. Стоящий рядом летчик нетерпеливо следил за высадкой группы. Ему тоже надо убраться восвояси побыстрее и незамеченным.
«Ну что ж, — сказал себе Дагаев, — начнем…»
В горах ветер ходит долинами, бывает, и не поймешь сразу — сулит ли он влажную оттепель с юга или сухую, режущую стынь севера. Но сегодня Дагаев знал: на востоке вздохнул зимний океан. Пока только вздохнул, пробуя силу необъятной застуженной груди, расправляя ее, чтобы через час-другой исторгнуть ураган. Пурга, еще легкая, совсем «домашняя», неспешно заметала снежные норы, в которых прятались разведчики по краю мелкорослого коряжистого кедрача, среди обдутых камней, угрюмовато-серых, похожих на медведей, уснувших прямо на засиневшем к вечеру таежном снегу. Внизу, у подножия изогнутой каменистой гривы, на которой они заняли позицию, подходил к горной дороге колонный путь, пробитый поперек долины, — широкий прямой рубец в снежном поле. Слабая поземка играла на нем, — казалось, там резвятся белые зверьки, засыпая пухом колеи путепрокладчиков.
Со стороны долины донесся тихий треск. Дагаев осторожно повернул голову, оглядывая открытое снежное пространство и лесистую гряду гор за ним, откуда тянулся колонный путь. Белесоватый, под цвет смутного зимнего неба, вертолет показался большой летучей мышью. Он шел невысоко над колонным путем, хищно наклонив туповатый нос, и тонкий ствол его пулемета как бы вычерчивал в небе линию, следуя по рубцу дороги.
«Разведчик, — догадался Дагаев. — Осматривает путь. Значит, надо ждать с минуты на минуту головную колонну». Слева от Дагаева шевельнулся белый бугорок, тут же Дагаев различил приподнявшуюся над снегом голову в капюшоне и рукав маскхалата, мелькнул перекинутый с руки на руку гранатомет.
— Воронов, прекратите возню! — негромко окликнул Дагаев.
Сосед замер, потом так же негромко отозвался:
— Рука зашлась, товарищ лейтенант, спасу нет. Дагаев промолчал, искоса следя за приближающимся вертолетом. Он знал, каково час-другой лежать в снегу без движения, сам едва чувствовал ноги, хотя был обут в валенки, но бывают минуты, когда — умри, а терпи: превратись в камень, в лед, не смей дышать, прикажи сердцу замолкнуть, но ничем не выдай себя. Такая минута была теперь. Разведчик Воронов знает это не хуже командира, а вот не утерпел, устроил разминку. Стоит вертолетчикам обнаружить группу, и боевое задание будет сорвано.
