Пароход подвалил к двухэтажной пристани Сысольска после обеда. Майская погода, словно хвалясь своей неустойчивостью, резко сломалась, с севера пахнуло по-осеннему — снежной влагой. Синюшно набрякшие тучи волочились по-над лесом, цепляясь за верхушки высокого пихтача. Нудно сеялся колючий дождь. Вода в реке чуть заметно курилась зыбким паром.
Изыскательская партия стояла в нескольких километрах от пристани, далеко за крайними избами поселка. Добираться до нее надо было по разъезженной, заплывшей грязью береговой улице и кочковатой луговине. Луговина напиталась поднявшимся половодьем, налилась сверху дождевой водой и больше походила на болото. Пока Виктор Старцев переправлялся через него, несколько раз оступился, начерпал полные ботинки и теперь ругал вслух весь белый свет, кляня и луговину, и предстоящую работу, и вообще всю свою нескладную жизнь.
Так уж случилось, что Виктор окончил речное училище на три года позже своих однокашников. А ему хотелось побыстрее стать самостоятельным, по принципу: раз — и в дамки. Вполне можно было походить в обыкновенных пешках, учиться дальше, вместе со сверстниками закончить десятилетку. Так нет, после восьми классов уперся на своем: «Пойду в мореходку». Учителя отговаривали, мать плакала, не отпускала, а он свое: «Тебе еще двоих учить — Люську с Петькой. А я уж большой, сам устроюсь». Правильно мать говорила: большой, да дурной. И чего из школы сорвался? Свое маленькое хозяйство. Мать зарабатывает. Можно перебиться. А Витьку все-таки потянуло из дому.
В мореходку он опоздал: кончился срок приема. А Витька уж закусил удила, о школе и слышать не хотел. Да и по всему селу звон: Старцев в мореходку поступает. Кончилось тем, что оказался в речном училище. Там набор был позднее. Правда, поступил не на отделение судоводителей-механиков, а на путейское. Что поделаешь, если оно единственное, куда берут с восьмилеткой. Но Витька в конце концов и этому был рад: как-никак, а настоял на своем.
А после третьего курса взяли в армию. Три года на флоте… Только после этого Виктор снова пришел на последний курс.
При распределении он сам мог выбрать место работы. Виктор попросился техником в изыскательскую партию, причем с оговоркой: только на свою реку, на самый отдаленный участок.
Двое суток поднимался пароход вверх по камской большой воде. Чем дальше он уходил, тем пустыннее становились окрестности. Все реже сверкали под скудным солнцем на полях сочные озими, такие яркие, радостные после луговин в пожухлой траве и рыжих глинистых яров. Зато все чаще на северных склонах оврагов среди тусклой зелени ельников и пихтачей белели снежные пласты; на узких полосках галечника, среди голых ивняков сиротливо дотаивали ноздреватые льдины.
Пассажиров на пароходе было мало, и в двухместной каюте Виктор томился один. В ней густо пахло свежей краской. Переборки, потолок, раковина умывальника, даже плевательница под столиком — все отсвечивало больничной, стерильной белизной и усиливало тягостное чувство одиночества. Продрогнув на открытой террасе, где было по-весеннему ветрено и свежо, Виктор шел в салон, садился в уютное кресло к самому окну, чтобы хорошо было видно проплывающие мимо берега.
Он не спеша тянул пиво, смотрел на мутное, разгульное половодье, и легкая щемящая грусть обволакивала его. Иногда эта грусть ширилась, крепла, перерастала в необъяснимую тоску и в конце концов становилась ясным чувством неудовлетворенности. Уже столько прошло, как он уехал из дома. Уехал полный планов, уверенный в себе. И чего же он достиг? А ничего, можно сказать. Невеликий житейский опыт да скромный диплом техника внутренних водных путей.
Как сложится у него дальше жизнь, куда поведет, Виктор не знал. И никто не мог ответить ему на этот вопрос.
Нужно время. А стремительный бег времени, обостряющий чувство неопределенности в жизни, как раз и был причиной подступающей тоски. Витька встряхивался, гнал ее от себя и цеплялся за спасительную строчку из песни: «Все у нас впереди, все еще впереди…» Она легко пелась под рокот паровой машины и шлепанье по воде колесных плиц. Или начинал мечтать о том, как блестяще проведет он сложные изыскания, как будут чествовать его по заслугам… А потом вдруг незаметно для себя оказывался среди арктического безмолвия, на необжитых, закованных в лед островах… Пересекал жаркий экватор на исследовательском судне… Очнувшись, уже трезво и совершенно реально взвешивал свои шансы, успокаивая себя, что не все потеряно, что есть еще возможность поступить хотя бы в то же высшее арктическое мореходное училище и стать гидрографом или океанологом. А сейчас что ж душу зря травить.
Виктор отлично понимал, что сам напросился сюда, что жаловаться не на кого, и во всем винил погоду. Это она нагнала тоску, вызвала раздражение. Ему не хотелось с гнилым настроением появляться среди работников партии — это казалось дурной приметой, но он ничего не мог поделать с собой, не смог успокоиться и по трапу поднялся хмурый, с тяжестью на душе.
Он так и вошел в чертежку, мокрый, взъерошенный, до колен забрызганный грязью. Здесь было дымно, многолюдно. Виктор не успел никого рассмотреть, лишь мельком увидел знакомое лицо Веньки Журавлева, недавнего выпускника училища, его ободряющую улыбку. Он даже не успел раскрыть рта, чтобы поздороваться и представиться. Женщина, выдув в сторону струйку табачного дыма, порывисто встала, подалась навстречу, как будто нарочно сидела здесь, чтобы с минуты на минуту встретить именно его, Старцева.