Что-то не хотелось ей сегодня вечером надевать подвязку. Ниспадающее невесомыми складками сверкающее платье, унизанное золотыми бусинками, едва закрывало то место, где заканчивался тончайший прозрачный чулок-паутинка и начиналось обнаженное бедро.
В двухцветные полуоткрытые туфельки сначала проскользнула правая ножка, затем — левая. Черные ремешки, туго стянутые серебряными пряжками, крест-накрест перехватили стопу у подъема.
Из горы всевозможных «боевых средств», устилающих туалетный столик, она тщательно отобрала наиболее действенное оружие — красную «вампирскую» помаду, которая не смазывается при поцелуях, серебряную пудреницу, черепаховый гребень, инкрустированный слоновой костью портсигар. Весь этот набор перекочевал в золотую сумку-сеточку.
Внимательно оглядела себя в зеркале. Все было по высшему разряду: зеленые глаза мягко светятся, нарумяненные скулы в меру выделяются, четко очерченные губы выглядят пухлыми. Даже сама ее кожа в этот вечер излучала какое-то загадочное сияние.
Уже роняя последнюю капельку духов на изгиб шеи — там, где с нежной кожей соприкасался блестящий завитой локон, — она решила, что подвязка все же необходима. Да, необходима, и никак иначе.
И, прежде чем защелкнуть сумочку, добавила к своему арсеналу маленький черный пистолет.
Вот теперь она была готова ко всему.
Вся жизнь вертится вокруг единственной фразы: «Я люблю тебя».
Ф. Скотт Фицджеральд. Прибрежный пират («Сэтердей ивнинг пост», 29 мая 1920 года)
1. Глория
Вход находился именно там, где им и объясняли: не доходя до потрескавшейся вывески «Похоронное бюро Малоера», между ателье мод и парикмахерской. Они прошли через заржавленные ворота и спустились вниз по одиннадцати скрипучим ступенькам и постучали ровно три раза. В наглухо заколоченной двери приоткрылось узенькое как щель окошко.
— Пароль знаешь, куколка? — подмигнул им темно-карий глаз.
Глория открыла было рот и тут же застыла. Этот момент она много раз репетировала перед зеркалом в спальне, проговаривала заветный пароль, открывающий двери в самый крутой во всем Чикаго «тихий» бар[1]. И что с того, что она впервые в жизни тайком улизнула из дому, солгала при этом родителям и оказалась одна в городе? Уж не говоря о том, что ее платье (только вчера купленное) было таким коротким, что хватит одного хорошего порыва ветра — хлоп! — и она превратится из богатой сумасбродки, которая ищет приключений, в некое подобие стриптизерши.
— Ну, не молчи, я ж не буду ждать всю ночь! — рявкнул Глаз.
На верхней губе у нее проступили бисеринки пота. Казалось, она физически ощущает, как пот размывает старательно наложенный макияж и прочерчивает дорожки в тонком слое пудры.
— Ой!
— Ну, давай же, говори! — ткнул ее локтем в бок Маркус, лучший друг, взявший сегодня на себя роль ее сообщника и непременного в таких местах спутника.
Глория сделала глубокий вдох: сейчас или никогда!
— Иш кабиббл?[2]
— Неправильно. А теперь давай катись отсюда!
Сказав это, Глаз окончательно исчез.
— Ты, должно быть, просто разыграл меня, — набросилась Глория на Маркуса, сердито сверкая глазами.
— Но в последний раз, когда я сюда приходил, пароль был «иш кабиббл»! — оправдывался тот.
Синеватая полутьма, особенно здесь, на нижней ступеньке лестницы, смягчала резкие черты его лица, характерные для «золотой молодежи»: острые скулы и подбородок, не сходившую с губ самодовольную усмешку. Он казался вполне надежным. Заслуживающим доверия. Такой был способен вскружить не одну голову.
Глория понимала, отчего это девчонки вешаются ему на шею. Однако ее собственные отношения с Маркусом на три четверти были отношениями сестры и брата, и лишь одну четверть составляло некоторое сексуальное влечение — такую пропорцию следует считать здоровой и нормальной в любой дружбе мужчины и женщины.
— Ты сюда приходил… постой, я подсчитаю… раз… раз. Один раз. Верно, ты приходил сюда только однажды, Маркус. И то лишь потому, что заплатил своему дружку Фредди, чтобы он взял тебя с собой.
— Ну, ладно, я все же был там внутри. — И Маркус со вздохом скрестил руки на груди. — Давай я отвезу тебя домой.