Говоря с тобой, говорю с каждым, кто открыл переплёт этой книги.
Она построена так, что её можно читать хоть с середины. С любого места. Но лучше — с первой страницы.
Помнишь, в самом конце моего сочинения «Навстречу Нике» написано: «Как ты думаешь, о чём будет вторая часть этой Большой книги?»
Тогда тебе — моей дочке Нике было только три года. Я писал «навырост». Честно, как взрослой, ничего не утаивая, рассказывал о том, как Бог вмешивается в мою жизнь.
Окончив ту книгу, я и сам толком не ведал, какой будет вторая часть.
Но вот тебе исполнилось семь лет. Твоя макушка достаёт мне до сердца.
За годы, пока ты потихоньку взрослела, пошла в школу, я написал несколько совсем других книг. Пришлось многое пережить, о многом подумать.
Особенно — бессонными ночами. Все знают, что такое бессонные ночи, когда отчаяние особенно властно над нами. «Ночью страхи сильнее кажутся‑как говорила одна знакомая деревенская бабушка. — Рубаха близко, а смерть ещё ближе…»
Иногда я встаю, тихонько прохожу в твою комнату. Вглядываюсь во тьму.
Ты безмятежно спишь на боку, накрытая одеяльцем, положив сложенные ладошки под щеку, как примерная девочка.
Чем, кроме молитвы, я могу защитить тебя от притаившегося за стенами мира?
…Тайна воплощения человека на Земле не разгадана до конца. Откуда прибывают сюда наши души? Словно космонавт, направленный на неизвестную планету ты, пройдя период адаптации, делаешь первые самостоятельные шаги навстречу неведомым существами и стихиям.
Кроме симпатичных котят и жирафов, которых ты так любишь рисовать, тут существуют войны, людская злоба, болезни… Так получилось, что тут, на Земле, человеческое сообщество имеет свойство гипнотизировать каждого вновь прибывшего, сбивать с пути, навязывать свою волю.
Я не могу дать тебе карту этого мира, подробную инструкцию, как уберечься от гипноза, как вести себя в тех или иных обстоятельствах. Предвидеть их все невозможно.
Но кое‑что ты должна знать.
Бессонными ночами твой папа Володя задумал составить «Словарь для инопланетянина». Какими мы все здесь являемся.
Французское слово. Означает передовую воинскую часть.
Так именуются и те, кто считает себя самыми передовыми в литературе, в искусстве.
Обычно это шумная, малоталантливая шушера, вьющаяся вокруг одного–двух действительно выдающихся людей.
Так, футуризм дал Владимира Маяковского. Рядом с ним можно вспомнить разве что Хлебникова — смутного, не развернувшегося гения, который предлагал «вскипятить озеро вместе с рыбой, чтобы этой ухой накормить голодных».
На самом деле, Ника, настоящее искусство всегда авангард. Вот прочтёшь Гомера, Данте или «Дон Кихота» Сервантеса, увидишь картины древних китайских художников или работы Ван Гога — поймёшь, кто был и остался истинным авангардистом.
Настоящее искусство — особый способ познания человека, мира. Подобно астрономии или микробиологии, оно через как будто обычные вещи открывает непостижимую до конца тайну. В которой мы живём.
Не знаю, Ника, как ты объяснишь себе эту загадочную историю.
Примерно лет десять назад какой‑то человек узнал, что у меня растут орхидеи. Раздобыл номер телефона, напросился в гости.
Странен был этот звонок незнакомца. Странен оказался он сам. Странновато его имя.
Он пришёл вечером с пластиковым горшочком, из которого торчал росток очень красиво цветущей «тигровой» орхидеи одонтоглоссум гранде.
У меня такой не было.
— Вам. — Он сунул подарок мне в руки и принялся молча осматривать цветы, подсвеченные люминесцентными лампами.
В замешательстве я отправился на кухню заваривать чай, готовить угощение. И тут, представляешь, до меня доносится:
— Как это вы оставляете незнакомого человека одного в комнате?
…За чаем я смог внимательно его рассмотреть.
Потертость — вот какое слово всплывало в сознании при взгляде на гостя. Потертым был его чёрный изжёванный костюмчик с махристыми рукавами, потёртым было лицо с глубокими вертикальными морщинами, даже глаза — какие‑то тусклые, потёртые.
Даже имя.
— Август Яхьевич, откуда вы будете? — спросил я.
И услышал ответ:
— Из зеков. Отсидел восемнадцать лет за убийство.
Оказалось, его дождалась состарившаяся жена. Теперь он работал дежурным электриком на фабрике и на досуге разводил орхидеи.
— Найдется полметра медной проволоки? — спросил Август Яхьевич в конце чаепития, и я почувствовал, как удавка затягивается на моей шее. — У ваших ламп нет заземления. Может тряхануть током.
Он заземлил лампы, аккуратно прикрутив конец проволоки к батарее отопления.
С тех пор повадился ко мне приходить. О себе больше ничего не рассказывал. Молчать вместе с ним становилось все тягостней.
Если бы ты знала, как я уставал от бесплодных попыток рассказать ему о Христе, заинтересовать хоть чем‑нибудь!
Однажды он напугал меня тем, что притащил все оставшиеся у него орхидеи. Попил чаю с бубликами, которые сам же принёс.
И пропал. Навсегда.
Из его орхидей сохранилась лишь одна — та самая «тигровая». Разрослась. До сих пор роскошно цветёт.
В рассветных сумерках я выгребал на лодке к середине незнакомого водохранилища. Когда вдалеке проступила серая дуга плотины, вокруг забухали всплески. Широкие круги от них расходились по воде. Какие‑то крупные рыбины приступили к утреннему жору — охотились на мальков.
