У него никогда не было свободного времени. Казалось, все, что его окружало было подчинено строгому временному учету и не имело ни одной лишней секунды. По комнате были развешаны часы. Большие, с крупными циферблатами, где часовая и минутная стрелка массивными указателями двигались по окружности, и маленькими, где стрелки часов едва можно было разглядеть. Звонила кукушка. Из мутного замыленного окна пробивались редкие лучики света, освещавшие и без того не убранную комнату, где по каким-то мистическим причинам размещалась целая лаборатория доктора Хьюго.
Он не любил людей, хотя по долгу службы был вынужден контактировать с ними почти каждый день. Иногда по одному, а иногда и целыми группами они являлись к нему в квартиру, заваливались как отара овец, потерявших своего пастуха и буквально требовали вызвать родных. Отказать доктор не имел право. Лицензия, полученная таким трудом, могла быть отозвана по любому, даже самому малому и незначительному заявлению, что перекрывало годы исследований и практических опытов, давших в свое время колоссальный результат.
Вот и сейчас, проснувшись чуть раньше обычного, он встал со своей кровати, подошел к окну и закрыл шторой почти на две трети, оставив маленький зазор для солнца, вернувшись к столу.
Упаковка снотворных была почти пустой. Бутылка звенела под ногами и покатилась прямиком к дверям, где ее встретил старый пес, проснувшийся одновременно со своим хозяином. С момента, когда погибла вся его семья, он и Льюис остались единственными в этом доме, кому еще хоть как-то было важно продолжать дело всей жизни. Ни правоохранительные органы, ни ученый совет, состоявший полностью из коллег доктора, но не разделявших его идей, требуя прекратить нелепые эксперименты под угрозой отзыва всех ученых степеней, не видели во всем этого того Великого, что открылось Хью несколько лет назад совершенно случайно.
— Ты устал? — обратился он, опускаясь на одно колено и поглаживая своего старого неаполитанского мастифа. — Вижу, но надо работать.
Собака легла на пол, грустным взглядом из-под кожных складок провожая уходившего к столу хозяина.
Зазвонил видеотелефон. Доктор прошел к нему, нажал несколько кнопок и увидел на небольшом мониторе пухлую физиономию старого приятеля Виктора Вербенского, работавшего в научно-исследовательском институте под Минском над созданием снотворного нового поколения. Высоколобый мужчина откашлялся, прежде чем начал говорить, но уже по первым словам доктор Хьюго понял, что ожидать хороших новостей не стоит.
— В общем, — приятель почесал затылок, — все плохо, Хью, я сделал все, что мог.
— Расскажи мне поподробнее.
Хьюго отпил из чашки немного кофе, продолжая внимательно следить за человеком по ту сторону экрана, после отложил чашку в сторону и сел на кровать. И хоть их разделяло почти восемьдесят километров, доктор был готов в любую минуту сорваться с места и приехать на место, чтобы обсудить нюансы напрямую.
— Реакции нестабильны. Твой «рецепт» хорош и конечного результата мы достигли, правда только на короткое время, но вопрос цены оказался слишком серьезным. Два пациента превратились в овощей, у одного перестало функционировать правое полушарие мозга, отчего дальнейшее исследование потеряло всякий смысл. Веди мы исследования открыто, Институт Правовых Норм разорвал бы нас на части.
«Рецептом» доктор называл химический состав готового ингредиента — специального вещества, способствовавшего усилению работы мозга и перехода сознания пациента на принципиально новый уровень.
— Не думай о них, — сказал Хьюго.
— Тебе легко говорить, — ответил Вербенский. — Ты ведь не состоишь в коллегии уже несколько лет, что с тебя взять всем этим правозащитникам? Они — цепные псы, но и за ними есть тот, кто держит их на поводке.
— О чем ты? — спросил доктор, ставя пустую чашку на край соседнего стола. Солнце поднималось все выше и скоро лучи его ударили прямо в лицо.
— Тебе стоит поговорить с профессором Ивановым. Не упрямься, старина, ты же знаешь всех этих бюрократов, Сергей все уладит, подключит свои связи, добудет нужное количество голосов и ты снова сможешь заниматься исследованиями под патронажем правительства. А там и финансирование, и защита от всякого рода правозащитников. Подумай сам.
В словах Виктора звучала искренность. Хью слышал это и почувствовал ностальгию по прежним временам, когда все было немного иначе.
Голос вскоре стих, на экране появилось сообщение об обрыве связи и скорых наладочных работах. Вернувшись к окну, доктор открыл его до конца, подняв жалюзи чуть ли не до упора и тут же зажмурившись от того количества света, что в один миг прорвался в темную и хмурую комнату, осветив ее до самых входных дверей.
Несколько рядов высоких небоскребов смотрели прямо на него. Город-сателлит развивался невиданными темпами: росли приграничные районы, множились и без того бесчисленные дома и домишки у подножья исполинских стеклобетонных строений. С высоты почти пятисот метров увидеть можно было если не все, то очень многое, и люди, жилые дома, а также проносившиеся по воздуху, словно рой саранчи, новенькие люфтвагены были лишь малой частью той жизни вокруг, которой он сторонился всеми силами. Отсюда хорошо был виден и край Минска, его высокие громоотводные шпили, клыками вцепившиеся в самый небосвод и президентский центр в форме громадной пирамиды, чей пик всегда горел ярко-красным цветом. С момента, когда он прибыл сюда в первый раз, прошло уже много лет и кардинальные изменения нельзя было не заметить, даже если никогда не высовывать свой нос на улицу. Минск разросся, уплотнился, стал огромным дымным муравейником, куда стремилось все живое и откуда они, порой, уже никогда не возвращались. Проблема перенаселения мегаполиса решалась с переменным успехом уже несколько месяцев, но победа с этой человеческой напастью все время ускользала из рук руководства страны, как бы оно не старались повернуть дело в нужное русло.