Домашние кошки оберегают
от стрессов (Из газет).
1.
Все началось с кота. Пятнадцать лет у нас жил черный кот - старый хрыч. История его жизни не богата впечатлениями. Еще в детстве он упал с восьмого этажа, погнавшись по карнизу за воробьем. С тех пор стал импотентом: что-то в нем надломилось после падения, в нем поселился животный страх.
Он боялся выходить на улицу, боялся оставаться один и, как тень, ходил за бабушкой, которая кормила его рыбой и выносила за ним банку, наполненную газетами. Кот следовал за ней по пятам, забегая даже в уборную. Было в этом что-то постыдное: кот заходит в туалет вместе с женщиной. Меня всегда это возмущало. Бабушка, наоборот, принимала это как должное и, посмеиваясь, пеняла коту: "Дурак!.. Афоня!.. Убил бы тебя кто-нибудь, что ли..." Кот с довольным видом терся об ее ноги.
Характером кот напоминал папу. (Порой я обнаруживал в нем и свои черты.) Кот всегда был чрезвычайно гадлив и вонюч. Он гадил в коридоре, если в банке было мало газет, гадил под кроватью, под родительским телевизором - словом, везде, где можно было замести следы. Бабушка, определив по запаху загаженное место, гоняла своего любимца веником по всем комнатам. В конце концов кот находил пристанище у нее под кроватью. Оттуда его нельзя было выковырять: он сжимался в комок и жалобно ныл, чуя вину.
Родители во время генеральных уборок (перед праздником) неожиданно находили под телевизором засохшие, полураспавшиеся колбаски и, поскольку не могли туда подлезть, засасывали их пылесосом, ругая кота и в хвост и в гриву. Будучи совершенно старым, кот уже не в силах был себя контролировать и не замечал, как орошал бабушкин стол, на котором любил дремать.
Папа нередко вел себя точно так же, как кот. Если на него никто не смотрел, он, чтобы не нагибаться, заталкивал упавшие со стола объедки (крошки хлеба, косточки, огрызки яблока) ногой под стол. Мыл тарелки двумя пальцами и быстро кидал их в сушку, пока ему не сделали замечания. Он ленился взять мочалку.
Кот также был поразительно ленив: преимущественно ел и спал. Но уж если его не удовлетворяла пища (а это бывало, когда вместо трески ему пытались подсунуть спинку минтая), он в негодовании блевал прямо в коридоре либо злобно разрывал газеты в своей банке. Вообще он не стыдился естественных отправлений; впрочем, как и папа, который вечером энергично шел в туалет и никогда не прикрывал дверь, благодаря чему я имел удовольствие слышать всю гамму звуков, связанных с глубоко интимным процессом.
Подобно коту, папа полностью погружался в поглощение пищи. Он хрямкал, чмокал, чавкал, разбрызгивал суп и при этом был всецело сосредоточен. Однажды я слышал, как он говорил себе, отобедав: "Ну, теперь можно отдохнуть!" Видимо, то же самое мог бы сказать себе кот: они придерживались с папой одной философии.
Изредка кот впадал в бешенство: ночью он бегал по коридору и истошно орал. В этом крике был какой-то нутряной призыв, страдальческий вопль одиночества. В обычные дни добродушный и боязливый, в минуты меланхолии он становился невменяемым - не зря по матери он был сибирским котом. Видно, даже падение с восьмого этажа не отбило у него инстинкта пола.
Кот вопил - и первым не выдерживал папа. Он выбегал из комнаты и с возгласом: "Па-ра-зит!" - швырял в кота тапком. На мгновенье кот затихал. Но это было заранее обдуманное мстительное коварство. Он забирался под шкаф в коридоре и, притаившись, ждал своего обидчика. Ничего не подозревавший папа, по обыкновению, простодушно шел в туалет. Это было звездным мигом кота: уверен, в душе он злорадствовал. Стремительно выскочив из-под шкафа, кот сладострастно впивался в папину лодыжку зубами и когтями. Раздавался вопль: "У-у-у!.. Скотина!.. Яп...понский городовой!" - и папа отбрасывал кота на полметра, резко кидая ногу вверх. После чего медленно пятился к туалету, встречая врага лицом к лицу, и при этом брыкался, пресекая все новые попытки кота вцепиться ему в ноги.
Бывало, что и папой овладевала внезапная горячка. Вдруг, ни с того ни с сего, он вскидывался с дивана, на котором дремал под грохот телевизора, хватал инструмент, начинал долбить, сверлить, забивать.
В доме почему-то постоянно все ломалось: отлетали дверные ручки, тек кран на кухне или в ванной, заедал дверной замок, засаривалась раковина. Особенно часто выходил из строя сливной бачок. Папа упорно менял прокладки, обматывал кран буксы паклей, прочищал вантозом раковину, чинил замок, просверливал электродрелью дырочку в штыре сливного бачка и прикручивал к штырю проволоку, которая непрерывно отлетала.
Через полчаса работы он ронял зубило под дверью моей комнаты, начинал ругаться, громко передвигал табуретку, чтобы мне наконец стало стыдно. Впрочем, долго он не выдерживал и кричал в дверь: "Эй, ты! Подержи!"
