Превращения Гроуби Лингтона

Расхаживая по утренней гостиной своей золовки, Гроуби Лингтон считал тянущиеся минуты со скрытым беспокойством человека, начинающего ощущать свой возраст. Не более четверти часа отделяло его от того момента, когда ему предстояло попрощаться и в сопровождении избранного эскорта племянников и племянниц отправиться по дороге, вьющейся среди полей и садов, к железнодорожной станции. Гроуби Лингтон был по натуре добродушным человеком, и ничего не имел против того, чтобы время от времени наносить визиты жене и детям своего умершего старшего брата Уильяма; но всё же он предпочитал домашний комфорт и уединённость своего сада, общество своих книг и своего попугая утомительным для него вторжениям в жизнь людей, с которыми его немногое связывало. Впрочем, редкие железнодорожные поездки к родственникам он совершал отнюдь не из-за угрызений совести, — к этому Гроуби Лингтона побуждали ещё и настойчивые увещевания младшего брата, полковника Джона, частенько укорявшего его в том, что он не оказывает должного внимания семье Уильяма. Однако сегодняшний визит Гроуби подходил к концу, и он знал, что теперь несколько месяцев сможет беспрепятственно наслаждаться домашним комфортом и потакать своим привычкам, прежде чем ему придётся пожертвовать тем и другим ради поддержания семейных контактов. Он с плохо сдерживаемым весельем запрыгал по комнате, и при этом по-птичьи бегло осматривал попадавшиеся ему под руку предметы.

Неожиданно он замер на месте, и от его снисходительного благодушия не осталось и следа. В принадлежащем одному из его племянников альбоме ему попался на глаза выполненный с беспощадной точностью рисунок, на котором он увидел себя самого и своего попугая, застывших в забавно-степенных умиротворённых позах и с одинаковой серьёзностью взирающих друг на друга. Справившись с мгновенным приступом раздражения, Гроуби от души рассмеялся, похвалив мастерство юного художника, отметив, однако, убийственную точность схваченного им образа.

Затем в его душе вновь поднялась волна негодования, на сей раз не столько против карикатуриста, облекшего свой замысел в карандаш и чернила, сколько против самой идеи, которая выражалась этим рисунком.

Неужели люди, привязываясь к домашним животным, со временем начинают до такой степени напоминать их? — пришла ему в голову пугающая мысль. А он сам? Неужели и он всё больше и больше становился чем-то похожим на эту комически-торжественную птицу, своего неизменного компаньона?

Гроуби был необычно молчалив, пока шёл к станции в сопровождении непрестанно тараторивших племянников и племянниц; во время краткого путешествия на поезде он подверг критическому анализу свою жизнь и пришёл к неутешительному выводу, что в последнее время она и впрямь немногим отличалась от существования попугая. В самом деле, как он проводил свои дни? — степенно, но без всякой цели бродил по саду да посиживал в плетёном кресле на лужайке под фруктовыми деревьями или возле камина в библиотеке.

А в чём заключался смысл его бесед со случайно встретившимися соседями? «Совсем весенний денёк, не правда ли?», «Похоже, дело идёт к дождю», «Рад вновь видеть вас; вам следует больше беречь себя», «Как быстро подрастают детки, верно?» Поверхностные, ничего не значащие фразы, действительно чем-то напоминающие болтовню попугая, одна за другой всплывали в его памяти. Разве так должны общаться между собой наделённые разумом существа? С таким же успехом он мог адресовать своим знакомым приветствия, вроде, «Эй, Полли! Кис, кис, кис, мя-я-у!» Гроуби всё меньше нравился созданный им мысленный автопортрет, до странности совпадавший с рисунком, — столь верным по своей сути, — который сделал его племянник.

— Я избавлюсь от проклятой птицы, — с негодованием сказал он, хотя в глубине души сильно сомневался, решится ли на такой шаг.

— Мой брат уже дома? — поинтересовался он у конюха, прибывшего встретить его на станцию на запряжённой пони коляске.

— Да сэр, приехал в два пятнадцать. Ваш попугай умер, — последнее заявление было сделано слугой с интонацией затаённого восторга, который представители его сословия находят в возвещении разразившейся катастрофы.

— Умер попугай? — переспросил Гроуби. — Что же стало тому причиной?

— Обезьяна, — лаконично ответил конюх.

— Обезьяна? — удивился Гроуби. — Какая ещё обезьяна?

— Та самая, которую полковник привёз с собой, — услышал он неожиданное объяснение.

— Вы хотите сказать, что мой брат болен? — встревожился Гроуби. — Это заразно?

— Слава богу, полковник, как обычно, в добром здравии, — сказал конюх; и поскольку других объяснений не последовало, мистифицированному Гроуби оставалось набраться терпения до тех пор, пока не доберётся домой. Брат ждал его у дверей.

— Ты уже слышал о попугае? — без обиняков перешёл он прямо к делу. — Чёрт, я приношу самые искренние извинения. Едва он увидел обезьяну, которую я привёз, чтобы позабавить тебя, как тут же закудахтал: «Что за чушь, сэр-р! Что за чушь, сэр-р!», а эта чёртова зверюга одним прыжком подскочила к нему, схватила его за шею и принялась крутить над головой, словно пращу. Бедняга Полли уже не подавал признаков жизни, когда его удалось освободить из лап этой мерзавки. Прямо не знаю, что с ней случилось, — ведь обычно она ведёт себя чрезвычайно мирно и дружелюбно и никогда не позволяет себе таких выходок. Ты не представляешь, как я опечален случившимся; теперь ты, должно быть, не захочешь и взглянуть на мой подарок.