Саки
Чулан
— Война — ужасно разрушительное явление, — сказал Странник, бросая газету на пол и задумчиво устремляя взор куда-то в пространство.
— Да, в самом деле, — сказал Торговец, с готовностью откликаясь на то, что казалось безопасной банальностью, — когда подумаешь о смертях и увечьях, опустошенных фермах, разрушенных…
— Я не думал ни о чем подобном, — ответил Странник, — я думал о другой тенденции: современная война должна уничтожать и затушевывать те самые живописные детали и треволнения, которые составляют ее главное оправдание и обаяние. Она подобна огню, который ярко вспыхивает на некоторое время, а затем оставляет все еще более темным и холодным, чем прежде. После всех важных войн в Юго-Восточной Европе в последнее время заметно сокращение вечно воюющих регионов, уменьшение линий фронта, вторжение цивилизованной монотонности. И представьте, что может случиться после окончания этой войны, если турок действительно прогонят из Европы.
— Что ж, это будет великой заслугой нашего доброго правительства, полагаю, — сказал Торговец.
— Но помните ли вы о потерях? — спросил его собеседник. — Балканы долго были последним остатком счастливых охотничьих угодий для всех искателей приключений, игровой площадкой для страстей, которые быстро атрофируются при отсутствии постоянных упражнений. В добрые старые времена войны в южных странах всегда были у наших дверей; не было нужды отправляться куда-то далеко в малярийные пустоши, если человек хотел провести свою жизнь в седле или в пешем походе с правом убивать и быть убитым. Люди, которые хотели повидать жизнь, получали подобающую возможность в то же время наблюдать и смерть.
— Едва ли правильно так говорить об убийстве и кровопролитии, — с укором изрек Торговец, — нельзя забывать, что все люди — братья.
— Нужно помнить, что многие из них — младшие братья; вместо перехода к банкротству, которое является обычным состоянием младших братьев в наше время, они предоставляли своим семействам возможность облачиться в траур. Каждая пуля находит свою цель, согласно весьма оптимистической поговорке, и Вы должны признать, что в настоящее время становится все труднее и труднее находить цели — я говорю о немалом числе молодых господ, которые с наслаждением бы поучаствовали, вероятно, в одной из старомодных войн-на-удачу. Но суть моей жалобы не совсем в этом. Балканские страны в это время скорых перемен представляют для нас особый интерес, потому что они — последние уцелевшие осколки уходящей эпохи европейской истории. Когда я был очень мал, одним из самых первых событий, которые были доступны моему пониманию, оказалась война на Балканах; я помню загорелого человека в военной форме, втыкающего бумажные флажки, обозначая красным цветом на армейской карте турецкие силы, а желтым цветом — русские. Этот край казался волшебным, с его горными тропами, замерзшими реками и мрачными полями битв, со снежными лавинами и голодными волками; там был огромный водоем, который носил зловещее, но привлекательное название: Черное море. Ничто из того, что я раньше или позже узнал на уроках географии, не производило на меня такого впечатления, как это внутреннее море со странным названием, и я не думаю, что его волшебство когда-либо исчезнет из моего воображения. И было сражение под названием Плевна, которое все шло и шло с переменным успехом — казалось, оно будет продолжаться всю жизнь; я помню день гнева и траура, когда маленький красный флаг исчез из Плевны — подобно другим более зрелым судьям, я поставил не на ту лошадь, во всяком случае, на проигравшую лошадь…
— …А сегодня мы снова расставляем бумажные флажки на карте балканского региона, и страсти еще раз вырвутся на свободу на этой детской площадке.
— Война будет строго ограничена, — сказал Торговец неопределенно, — по крайней мере, все на это надеются.
— Я не мог и пожелать иной ограниченности, — ответил Странник. — Есть в тех странах обаяние, которого вы больше нигде в Европе не найдете, обаяние неуверенности, резких перемен и мелких драматических событий, в которых и состоит различие между обычным и желанным.
— Жизнь в тех краях очень дешева, — сказал Торговец.
— До некоторой степени, да, — заметил Странник. — Я помню человека в Софии, который пытался научить меня болгарскому наименее эффективным способом, но разнообразил свои уроки множеством утомительных сплетен. Я так никогда и не узнал, какова его собственная история, но только потому, что я его не слушал; он пересказывал ее мне множество раз. После того, как я покинул Болгарию, он время от времени посылал мне газеты из Софии. Я чувствовал, что он будет весьма надоедлив, если я когда-нибудь поеду туда снова. И впоследствии я услышал, что пришли какие-то люди, одному Богу ведомо, откуда, как частенько случается на Балканах, и убили его прямо на улице, и ушли так же спокойно, как и пришли. Вы не поймете этого, но для меня было нечто весьма притягательное в самой мысли, что такое событие произошло с таким человеком; после его унылости и его многословной светской болтовни это казалось своего рода абсолютным esprit d'esalier с его стороны: встретить свою смерть в такой безжалостно запланированной насильственной форме.
