Солнце наконец-то вернулось в Заполярье, и Августин вышел посмотреть, как оно расцвечивает небесную сталь розоватыми всполохами. Долгие месяцы он не видел дневного света. Нежное сияние ширилось от горизонта, просачивалось в ледяную синеву тундры; на снег ложились длинные тени цвета индиго. Рассвет полыхал все ярче, розовые краски сгущались в оранжевые, затем – в багряные, словно голодное пламя заглатывало плотные слои облаков один за другим, прежде чем охватить небо целиком. Августин наслаждался этими ласковыми лучами, от которых приятно покалывало кожу.
Все небо было затянуто облаками – необычно для весны в этих краях. Обсерваторию построили здесь, в Арктических Кордильерах, из-за ясной погоды, разреженной приполярной атмосферы и приличной высоты над уровнем моря. Августин покинул бетонное крыльцо главного здания и по тропе, рассекавшей крутой склон, направился дальше, мимо группы хозяйственных построек, жавшихся к горе. Когда последнее строение осталось позади, солнце уже начало спускаться, а краски – блекнуть. День продлился минут десять, не больше.
Вдоль северного горизонта, насколько хватало глаз, тянулась покрытая снегом горная цепь. К югу простиралась бескрайняя гладь тундры. В хорошие дни этот пейзаж, похожий на чистый холст, приносил покой. В плохие – угрожал безумием: мир равнодушно взирал на человека, и укрыться от этого взгляда было негде. Августин пока не знал, к какому типу отнести день сегодняшний.
В другой, прошлой жизни, как только окружение его отторгало – а это происходило довольно часто, – он, недолго думая, закидывал вещи в кожаный чемодан и переезжал. В небольшой чемодан умещалось все необходимое. Не требовалось ни грузовиков, ни пузырчатой упаковочной пленки, ни прощальных вечеринок. Августин просто решал уехать – и неделю спустя уже был далеко.
После аспирантуры он отправился изучать умирающие звезды в пустыню Атакама на севере Чили. Затем его ждали Южная Африка, Пуэрто-Рико, Гавайи, Нью-Мексико, Австралия. Он бывал всюду, где располагались самые продвинутые телескопы и системы спутниковых антенн, разбросанные по всему свету, словно хлебные крошки. Чем дальше от житейских забот, тем лучше. Такая жизнь была ему по душе.
Августин не придавал значения странам и континентам; его заботило только то, что творилось далеко за пределами Земли. Он упорно трудился и достиг невиданных высот, его научный авторитет неуклонно рос… и все-таки этого было мало. Он никогда не был абсолютно доволен и знал, что никогда не будет. Ему хотелось не просто успеха, не просто всеобщего признания. Он жаждал изменить историю, добраться до сути Вселенной – взрезать ее, словно спелый арбуз, и первым разложить по полочкам еще влажные семена, оставив в дураках нерасторопных коллег. Он хотел сжать пальцами сочную красную мякоть и заглянуть в нутро бесконечности, узнать, что происходило на заре времен, хотя бы краешком глаза увидеть, с чего все начиналось. Он хотел, чтобы его запомнили.
И вот он здесь – семидесятивосьмилетний старик, забравшийся высоко в горы на самом краю мира. Работа его жизни близка к завершению, но все, что ему остается, – глядеть в стеклянные глаза собственного невежества.
* * *
Обсерватория Барбо казалась продолжением горы. Купол телескопа возвышался над окружающим пейзажем, будто кулак надзирателя. Примерно в километре к югу – там, где тундру разровнял и утрамбовал доставленный из Гренландии бульдозер, – виднелись взлетная полоса и ангар, помеченные оранжевыми светоотражающими флажками и сигнальными огнями, которые давно не работали. Ангар пустовал, полоса тоже была заброшена. Последние самолеты принесли сюда вести о войне и забрали исследователей со станции. С тех пор прошло больше года.
Станция была рассчитана на проживание дюжины ученых в течение девяти месяцев. Здесь имелись бочки с топливом, продукты длительного хранения, очищенная вода, лекарства, охотничьи ружья, рыболовные снасти, лыжи, альпинистские кошки и тросы. Научного оборудования хватало с лихвой, а данных поступало столько, что не обработать и за дюжину жизней. Такой расклад в целом устраивал Августина.
Сердцем поселения была обсерватория – капитальное строение, вокруг которого располагались общежития, складские помещения и зоны отдыха. Не будь огромного телескопа, размещенного в главном здании, не существовало бы и самой станции. Окружавшие обсерваторию хозяйственные постройки едва ли могли называться таковыми – в большинстве своем это были водонепроницаемые палатки. В них ученые принимали пищу, спали и хранили личные вещи.
Здешняя исследовательская программа обычно длилась от шести до девяти месяцев, но к моменту эвакуации Августин провел на станции почти два года. Теперь подходил к концу уже третий год. В Барбо отовсюду съезжались молодые, бойкие ученые, многие из которых только что получили ученую степень. Они с нетерпением ждали момента, чтобы – пусть и ненадолго – вырваться из пут научной педагогики, прежде чем окончательно в ней погрязнуть. Августин свысока смотрел на этих книжных червей, знакомых только с теорией, а опыта почти не имевших. Впрочем, он с трудом смог бы назвать человека, которого не презирал.
