Студент пятого курса филфака шел по нечетной стороне улицы. То и дело замедляя шаги, поглядывая мимо заснеженных тополей, поверх сугробов, через укатанную дорогу на фасады. И вот, наконец, сквозь медленно падающий снег он различил две черные цифры на белом квадрате на пестрой стене, как будто подранки на замерзающем озере.
Поставив дипломат у ног — ботинки разбухли от налипшего снега студент палец за пальцем снял перчатки, засунул их в карманы, расстегнул верхние пуговицы тяжелого пальто и достал из горячей глубины пиджака записку с адресом — шарф следом вылез наружу, вздулся.
Верно: дом двадцать два, или, как говаривала бабка Анна, играя в лото, — дикие уточки…
Все погожие летние вечера просиживала бабка с неугомонными соседками под окнами ветхого, с резными наличниками, облупленными ставнями и рассыпающимися завалинками, особняка. Старухи, войдя в азарт и сгребая с блюдца липкие медяки, выражались сочно и метко…
Студент заправил шарф, колючий от снежинок, и натянул перчатки.
Весной будет три года, как похоронили бабку Анну. Могила ее просела и заросла — так нет, все чаще и чаще всплывает в памяти, как живая, и почему-то всегда в одном и том же сером платье с вязаным воротником, хотя платье это совсем редко вынималось из сундука… Впрочем, бабка Анна было что надо, пока совсем не слегла, пока не измучила вконец мать…
Клочок с адресом, подброшенный ветром, зацепился за окантованный медью угол дипломата, потом сорвался, перемахнул через сугроб, исчез под колесами такси.
Переступая с ноги на ногу, постукивая отсыревшими ботинками, студент не решался перейти улицу — в том доме, с вереницей неоновых витрин, опоясывающих первый этаж, его не ждали.
… Бабка Анна обожала выкрикивать номера лото… Поднося очередной бочонок прямо к носу и разобрав цифры, откидывалась назад и, выдержав паузу, проговаривала чуть нараспев: кривые ноги… Счастливчики торопливо накрывали разноцветными пуговицами — семьдесят семь, остальные умоляюще поглядывали на бабку, которая, запустив руку по локоть в мешок, шурудила старательно по уголкам, надеясь на скорую «квартиру». Туды-сюды, как свиньи спят, — это, кажется, шестьдесят девять… Венские стульчики — сорок четыре… Дед, конечно, — девяносто… Бабка восемьдесят… Неужели так мало запомнилось? Да, вот еще — бычий глаз десять…
Окончательно продрогнув, студент подхватил дипломат занемевшими пальцами и, черпая ботинками снег, перескочил на льдистую дорогу, обождал, когда проедет, чадя дизелем, автобус.
Рекламная спираль простреливала длинный фасад от края до края.
Студент, разогреваясь, прошелся мимо беспрестанно хлопающих дверей. Зачем-то юркнул в гастроном и сейчас же выскочил обратно. Кругом суетливые люди с пакетами и тугими сумками. На тротуаре снежное радужное месиво.
Добравшись кое-как до противоположного конца дома, остановился возле углового окна. В пустом зале две женщины, удобно рассевшись в креслах, воинственно размахивали длинными расческами.
Спорят о чем-то своем или ругают клиентуру?.. Им хорошо в тепле, пропахшем одеколоном… Сколько еще торчать у этой парикмахерской?.. Надо решаться… А все началось с недавнего разговора с Андрюхой, когда возвращались из кино, не досмотрев сеанса. Фильм был французский, широкоэкранный и цветной, но уже через полчаса зрители дружно потянулись к выходу…
— Так, значит, ваш диплом пробуксовывает на ровном месте? — Андрюха швырнул скомканные билеты рядом с опрокинутой урной. — Стыдно, стыдно…
— Тебе бы такую занудную тему.
— У нас в политехе на одних чертежах пупок надорвешь, — Андрюха разбежался, лихо проскочил по черной полосе льда метров двадцать, а потом так же лихо — назад. — То ли дело у вас… Обхвати голову руками покрепче и думай…
— Если бы не завкафедрой, я бы такую тему никогда не взял… Она баба умная, ничего не скажешь, но с пунктиком… Вцепилась в одного местного писателишку и размахивает им, как кувалдой.
— А что, все-таки тебе светит при кафедре осесть?
— Конечно, намекают… Да, по-моему, нечего иллюзии строить… Запрут, как миленького, в глухую таежную деревню, и не пикнешь…
— Надо было меньше по кино шляться да ночами ерунду читать всякую, — Андрюха пнул бумажный стаканчик из-под мороженого, и тот влетел в открытую телефонную будку. — Так, значит, на кафедре без ума от предмета твоего исследования?
— Второй год с ним носятся.
— И ты в такой ситуации опустил руки, слепец… Это же твой единственный шанс! Выдай работу экстра-класса!
— С моим автором, пожалуй, выдашь… Пролистал на днях его последний роман — тягомотина…
— Да не бейся головой о стену, — Андрюха подпрыгнул и, ударив рукой ветку, съежился под сияющей пылью. — Есть потрясающая идея! Срочно достань адрес писателя и, не раздумывая, дуй прямо к нему. Лихая кавалерийская атака! Не давай ему рта раскрыть, кричи, что жить не можешь без его потрясающего творчества, и когда он размякнет, развесит уши, бери его за жабры! Остальное — дело техники… Раз, и его черновики у тебя, два — и твоя дипломатия переполняется уникальным материалом… Дерзай его на всю катушку!..
Женщины в парикмахерской спорили по-прежнему, только одна теперь ходила между креслами, и полы ее накрахмаленного халата цеплялись за подлокотники.
