Глава 1. Куда глаза глядят
В тот день солнце повернуло на зиму, в петербургских дворах быстрым низким пламенем горел тополиный пух, а на улицах особенно отчетливо слышны были одинокие шаги прохожих. Белая ночь наваливалась на город, словно пытаясь задушить его в своих прохладных объятиях. Стало ясно, что прошел еще один год, ибо годы в Петербурге считают именно по летам, а точнее, по проводам белых ночей.
Впрочем, мы начнем с того, что пожилой человек вышел на Первую линию Васильевского острова и закрыл за собою дверь на ключ. Над дверью висела дешевая пластиковая вывеска «Гуманитарный книжный салон „Гелиос“»; когда-то она светилась, но вот уже года три как перегорела лампочка внутри, а вывеска покрылась пылью и копотью проезжающих мимо автомашин.
Человеку было на вид лет шестьдесят пять или немного поболее, он был среднего роста, грузен, сед и слегка прихрамывал, что свидетельствовало о болезни суставов. Одет он был в неприметный серый костюм с сорочкой без галстука. На плече висел просторный и по виду пустой портфель на длинном кожаном ремне.
Он был хозяином, директором, главным бухгалтером и продавцом этого книжного салона, который, конечно же, не был никаким салоном, но всего лишь бедной книжной лавкой, а гуманитарность его состояла в том, что там продавались книги, которых хозяин не читал, но чтил априори: Хайдеггер, Пруст, Джойс, Бердяев…
В особенности директор благоговел почему-то перед Прустом и старался доставать для своего магазина решительно все издания этого загадочного для него писателя. Дело в том, что он когда-то пробовал читать один из томов «В поисках утраченного времени», кажется, «По направлению к Свану» в переводе Николая Любимова, но дальше первого абзаца не продвинулся. Этот абзац поразил его своей красотой и непонятным словом «метапсихоз». Он перечитывал его много раз, не решаясь двинуться дальше, потому что абзац сам по себе уже был законченным романом, в нем содержалось все что нужно, вся романная формула, если можно так выразиться, подобно тому, как в капле воды содержится формула океана.
Тот спешащий на зов паровозов путник, припоминающий прощальный разговор под чужой лампой и тешащий себя мыслью о скором возвращении, почему-то неизменно волновал Владимира Николаевича Пирошникова, так звали нашего пожилого книжника.
Правда, книжником его можно было назвать чисто условно, ибо книг в последние годы он почти не читал, лишь торговал ими, рассудив, что прочитал уже вполне достаточно, чтобы развить вкус, а частности повествования все равно позабыл. Он не мог вспомнить толком ни одного рассказа Чехова, кроме тех двух-трех, которые иногда перечитывал, а ведь когда-то читал их все. Гоголь весь был в волшебном тумане, почти как Пруст. Пирошников любил иногда открывать «Мертвые души» на случайной странице и вслух ее зачитывать, обращаясь к невидимой аудитории. Потом захлопывал книжку с треском и мотал головой, приговаривая: «Ах, подлец, какой подлец!..»
Этот метод он часто применял и к новым авторам, неизвестным ему, чтобы определить — достойны ли они занять место на полках его магазина. А именно, начинал читать вслух с любой страницы, иногда даже актерствуя, потом таким же резким хлопком закрывал том, будто стараясь прихлопнуть спрятавшегося там автора, и изрекал с непередаваемым сарказмом: «Шедеврально!»
После чего книжка летела в угол магазина на столик распродажи, где ее и подбирала Софья Михайловна, пожилая дама, единственная сотрудница книготорговой фирмы — а именно так именовалось заведение Владимира Николаевича на официальном языке, — и читала уже от корки до корки, после чего книга, бывало, занимала-таки законное место на полках магазина, но лишь для того, чтобы обеспечить выручку, придать делу Владимира Николаевича хоть какую-то видимость коммерции.
Блюсти принципы высокой литературы до конца Владимиру Николаевичу не позволял тощий карман. Пруста покупали плохо, да и Гоголь залеживался.
То же самое можно было сказать и о стихах — тайной страсти Пирошникова, совершенно безобидной, потому как он не досаждал ими близким, а лишь записывал иногда в маленький блокнотик, который всегда носил с собою, с пристегнутым к нему простым карандашиком. Он носил его на груди, во внутреннем кармане пиджака, вместе с паспортом.
Страсть эта внешне выражалась лишь в том, что в салоне «Гелиос» в изобилии водились стихотворные сборники, всегдашняя печаль Софьи Михайловны, которая не могла понять такой бесполезной траты торговой площади, ибо стихи продавались из рук вон плохо. Разве что забежит какой автор и, вздыхая, переминаясь с ноги на ногу, виновато купит свой тощий сборничек, чтобы подарить друзьям или важным знакомым, хотя знает, знает наверное, что читать они книжку не станут, а скорее всего свезут на дачу, где изведут на растопку печи или в сортире.
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
