Публикация, вступительная заметка, подготовка текста и комментарии Андрея Арьева
Предваряя эту публикацию, приведем фрагмент письма Сергея Довлатова в Германию:
«…Передайте большой привет Георгию Владимову и, если сочтете это удобным, расскажите ему такую историю. Когда мне было двенадцать лет, я дружил с Андрюшей Черкасовым, сыном знаменитого актера. И вот однажды на даче у Черкасовых, где я всегда проводил лето в качестве разночинца, знакомого бедняка и маленького гувернера, появилась красивая девочка Наташа. Думаю, что она была на год или на два старше меня. Я сразу же в нее влюбился, и несколько дней мы трое провели вместе: играли в волейбол, беседовали и ели на веранде мандарины. Помню также, что мы с Андрюшей фехтовали какими-то рейками, состязаясь в удали, ну и так далее. Девочку звали Наташа Кузнецова, и меня очень волновало ее простое русское имя, потому что я был полуевреем, и в то время нес в себе тяжелый национальный комплекс, а может быть, несу и сейчас. Никогда в жизни я больше Наташу Кузнецову не видел, но воспоминание о ней довольно долго и довольно много значило в моей жизни. Боюсь, что это почти необъяснимо, но это так. И вот недавно мой отец, который знал Евгения Кузнецова, специалиста по театру, цирку и эстраде, объяснил мне, что его дочь — Наташа, вернее, Наталья Евгеньевна — жена писателя Владимова. Вот, собственно, и все. Я не думаю, чтобы Наташа помнила мое имя, но, может быть, она помнит начитанного мальчика на даче Черкасовых. И еще, если у Владимовых есть лишняя семейная фотография (на Западе это бывает), то я бы очень хотел ее получить…»
Процитированное письмо третьему лицу датируется концом 1983 г. — в мае этого года Георгий Николаевич Владимов с женой, литературным критиком и журналистом Натальей Евгеньевной Кузнецовой (1937–1997) оказались на Западе, в ФРГ. Перед отъездом автор романа «Три минуты молчания» безмолвствовал на родине никак не три минуты — шесть лет. И не потому, что бросил перо. В 1977 г. он вышел из Союза писателей и возглавил московскую секцию «Международной амнистии», организации в СССР запрещенной. Вынужденному переселению за пределы отечества предшествовала публикация в Германии повести «Верный Руслан», первый вариант которой, ходивший в самиздате, был написан еще в 1963–1965 гг. Эмигрантский журнал «Грани», издававшийся во Франкфурте-на-Майне, напечатал также пьесу Владимова «Шестой солдат» (1981, № 121) и рассказ «Не обращайте вниманья, маэстро!» (1982, № 125). Вскоре после приезда в ФРГ — с октября 1983 г. — Владимов возглавил этот журнал, попытавшись придать ему более художественное, чем политическое, направление. Однако выпустить ему удалось лишь 10 номеров (1984–1986, №№ 131–140). Дело закончилось принципиальным размежеванием писателя с НТС, через который финансировались «Грани». 12 июня 1986 г. Георгий Владимов пишет и распространяет в прессе «Необходимое разъяснение» по поводу своих расхождений с руководством НТС. С резкостью и прямотой он отстаивает в нем право художника на внепартийную, тем более — внеклановую, культурную ориентацию и деятельность. После этого заявления сотрудничество писателя с НТС стало с очевидностью невозможным, и Владимов с поста главного редактора смещается.
Сергей Довлатов появился на Западе пятью годами раньше Владимова — в августе 1978 г. — и к моменту начала переписки с ним и его женой успел достаточно поучаствовать в эмигрантской литературной жизни и насмотреться на нее. Удовольствие оказалось не большим. Из чего не следует, что эфемерное участие в культурном процессе на родине вспоминалось ему в розовом свете. С былыми литературными знакомствами Довлатов покончил, как тогда ему думалось, навсегда. Артист по своей природе, он и оставленную сцену, и оставленную труппу из своего сознания устранил. Довлатову всегда нужен был непосредственный контакт — как со зрителями, так и с коллегами по цеху. Другое дело, что он склонен был распознавать среди них волков в овечьей шкуре. Не будем удивляться — ведь и сам писатель овечкой не был. Что же касается литературных закутов как таковых, то по письмам Довлатова особенно хорошо видно, зачем туда одинокие творческие особи наведываются. Недаром шапочного разбора дружки называли Сергея в молодости Серым.
Понятно теперь, почему излюбленным способом свободного общения с себе подобными и себе не подобными для Довлатова служила переписка. При всех очевидных, прославленных его друзьями и подругами способностях к застольному и интимному витийству он полагал, что наиболее убедителен все же на письме, опасался неприятия своей импульсивной личности, непредсказуемости собственных реакций. Опыт в этом отношении за свою недолгую жизнь он приобрел скорее горький, чем радостный. Им и объясняется одно психологически очень важное его признание в письме к Владимову: «Я, наверное, единственный автор, который письма пишет с бульшим удовольствием, чем рассказы». Еще бы не так! Это была неутолимая жажда прорвать блокаду непонимания, к которой, ему казалось, он был пожизненно приговорен.
Всю жизнь с отчаянием познавая самого себя, Сергей не мог не относиться со скепсисом и к окружающим, во всякой добропорядочности видел бутафорию. Отменно вежливым он бывал как раз в тех мучительных случаях, когда чувствовал себя лишним. Ведь и симпатичнейшие из его персонажей самые что ни на есть лишние люди.