Пятилетняя Присцилла Хесс у него за окном, квадратная и приземистая, словно почтовый ящик (красный свитер, мешковатые вельветовые штанишки), оглядывалась с видом мученика: кто бы вытер ей переполненный нос. Точно бабочка, запертая в тот самый почтовый ящик. Удастся ли ей вылететь на волю? Или свойства ящика прилипли к ней навечно — как родители, как имя? Лучистая синева небес. Зеленое филе из соплей втянулось в жирную Присциллу Хесс, и он обернулся поздороваться с женой, которая на четвереньках вползла в дверной проем.
— Ну, — сказал он, — и что теперь?
— Я отвратительна, — сказала та, устраивая свою задницу на ляжках. Наши дети отвратительны.
— Глупости, — быстро ответил Брайан. — Они чудесны. Чудесны и прелестны. Это у других дети отвратительны, а наши — нет. Поднимайся и давай-ка в коптильню. Ты ведь собиралась подлечить окорок.
— Окорок скончался, — сказала она. — Я не смогла его спасти. Испробовала буквально все. Ты меня больше не любишь. Пенициллин был ни к черту. И я отвратительна, и дети. Он просил попрощаться с тобой.
— Он?
— Окорок. У нас есть ребенок по имени Амброзий или Амброзия? Какое-то Амброзие слало нам телеграммы. Сколько их теперь? Четыре? Пять? Оно, по твоему, гетеросексуально? — Она состроила гримаску и запустила руку себе в волосья цвета артишоков. — Дом ржавеет. На кой тебе был нужен металлический дом? С какой стати я думала, что мне понравится в Коннектикуте? Не пойму.
— Воспрянь, — мягко проговорил он. — Воспрянь, любовь моя. Встань и запой. Спой «Персифаля».
— Хочу «Триумф», — раздалось с пола. — ТР-4. У всех в Стэмфорде, у всех до единого есть такие, кроме меня. Если бы ты только его мне дал. Я бы засунула туда наших отвратительных детей и уехала. В Велфлит. Я бы избавила твою жизнь от мерзости.
— Зеленый?
— Красный, — угрожающе произнесла она. — Красный, с красными кожаными сиденьями.
— Ты разве не собиралась поскоблить краску? — спросил он. — Я ведь купил нам электронно-вычислительную систему. «Ай-Би-Эм».
— Я хочу в Велфлит. Я хочу поговорить с Эдмундом Вилсоном и покатать его на моем красном ТР-4. А дети могут копать моллюсков. Нам найдется о чем поговорить, Кролику и мне.
— Почему ты не выкинешь эти накладные плечи? — добродушно спросил Брайан. — Какая незадача с окороком.
— Я любила этот окорок, — яростно выкрикнула она. — Когда ты поскакал на своем чалом «Вольво» в Техасский Университет, я думала, ты хоть кем-то станешь. Я отдала тебе руку. Ты надел на нее кольца. Кольца, которые достались мне от матери. Я думала ты станешь приличным человеком, как Кролик.
Он повернулся к ней широкой мужественной спиной.
— Все трепещет, — сказал он. — Ты не хочешь сыграть на пианино?
— Ты всегда боялся моего пианино. Мои четверо или пятеро деток боятся пианино. Это ты повлиял на них. Жираф в огне, но я думаю, тебе плевать.
— Что же мы будем есть, — спросил он, — раз окорока нет?
— Сопли — в морозилке, — бесстрастно произнесла она.
— Дождит. — Он огляделся. — Дождь или еще чего.
— Когда ты закончил Уортонскую Бизнес-Школу, — сказала она. — Я подумала: наконец-то! Я подумала: теперь можем поехать в Стэмфорд и жить среди интересных соседей. Но они совсем не интересны. Жираф интересен, но он так много спит. Почтовый ящик намного интереснее. Мужчина не открыл его сегодня в пятнадцать часов тридцать одну минуту. Он опоздал на пять минут. Правительство снова соврало.
Брайан нетерпеливо включил свет. Вспышка элекричества высветила ее крохотное запрокинутое лицо. Глаза — как снежные горошины, подумал он. Тамар танцует. Мое имя в словаре — в самом конце. Закон палки о двух концах. Фортепианные приработки, возможно. Болезненные покалывания пронеслись сквозь западный мир. Кориолан.
— Господи, — произнесла она с пола. — Посмотри на мои колени.
Брайан посмотрел. Ее колени зарделись.
— Бесчувственные, бесчувственные, бесчувственные, — сказала она. — Я конопатила ящик с лекарствами. Чего ради? Не знаю. Ты должен давать мне больше денег. Бен истекает кровью. Бесси хочет стать эсэсовкой. Она читает «Взлет и падение». Она сравнивает себя с Гиммлером. Ее ведь так зовут? Бесси?
— Да. Бесси.
— А другого как? Блондина?
— Билли. В честь твоего отца. Твоего папаши.
— Ты должен купить мне отбойный молоток. Чистить детям зубы. Как эта болезнь называется? У них у всех будет эта дрянь, у всех до единого, если ты не купишь мне отбойный молоток.
— И компрессор, — сказал Брайан. — И пластинку Пайнтопа Смита. Я помню.
Она откинулась на спину. Накладные плечи громыхнули о тераццо. Ее номер, 17, был крупно выведен на груди. Глаза крепко-накрепко зажмурены.
— У Олтмена распродажа, — сказала она. — Может, схожу.
— Послушай, — сказал он. — Поднимайся. Пойдем в виноградник. Я выкачу туда пианино. Ты отскоблила слишком много краски.
— Ты ни за что не дотронешься до пианино, — сказала она. — Пройди хоть миллион лет.
— Ды действительно думаешь, что я его боюсь?
— Пройди хоть миллион лет, — повторила она. — Ты туфта.
— Все в порядке, — прошептал Брайан. — Все правильно.
Он широкими шагами приблизился к пианино и хорошенько ухватился за черную полировку. Он поволок инструмент по комнате, и, после легкого колебания, пианино нанесло свой смертельный удар.
