Юлія Сергѣевна и Александръ Николаевичъ были женаты ровно мѣсяцъ, и этотъ мѣсяцъ, проведенный дома, т. е. въ петербургской квартирѣ, съ постоянными звонками и посѣщеніями, съ ненужными разговорами и чужими огорченіями, такъ раздражилъ Александра Николаевича, что онъ не могъ очнуться отъ счастья, когда пріѣхалъ съ молодой женой въ далекую усадьбу своего дяди.
Александръ Николаевичъ увидалъ въ первый разъ Юлію Сергѣевну четыре мѣсяца тому назадъ на одномъ любительскомъ спектаклѣ. Зала была слишкомъ велика для той публики, которая собралась на спектакль, пустые ряды стульевъ наводили уныніе; любители говорили слишкомъ тихо, а ихъ знакомые вызывали ихъ слишкомъ громко, и это сердило Александра Николаевича. Онъ хотѣлъ уже ѣхать домой, когда увидѣлъ въ третьемъ ряду дѣвушку лѣтъ двадцати, блѣдную, съ громадными сѣрыми глазами, смотрящими куда-то вдаль и точно не видящими, что дѣлается кругомъ нея. Александру Николаевичу показалось, что она тоже скучаетъ, какъ и онъ, и это почему-то было пріятно ему. Онъ съ особеннымъ — знакомымъ многимъ мужчинамъ — чувствомъ смотрѣлъ на дѣвушку и думалъ: «женился бы онъ на ней или нѣтъ»?
Александру Николаевичу было уже далеко за тридцать, и мысль о женитьбѣ постоянно приходила къ нему. Но всѣ тѣ дѣвушки, которыхъ онъ встрѣчалъ въ своемъ кругу, какъ-то страшили его. Ему были непріятны ихъ слишкомъ сильныя рукопожатія, слишкомъ большіе шаги при походкѣ, рѣзкія сужденія и громкій хохотъ. При видѣ Юліи Сергѣевны онъ рѣшилъ, что ничего этого въ ней нѣтъ, и, присматриваясь къ ея тонкому точеному носу, къ ея яркому рту съ приподнятыми уголками, ко всей ея тонкой и гибкой фигурѣ,- онъ незамѣтно пришелъ къ убѣжденію: я женюсь на ней. И дѣйствительно, черезъ два мѣсяца онъ уже стоялъ рядомъ съ ней въ церкви и улыбался отъ смущенія, отъ счастья, отъ того, что дьяконъ слишкомъ громко выкрикнулъ, что жена должна бояться мужа, отъ того, что свѣчка въ его рукѣ дрожала и не хотѣла слушаться его.
Юлія Сергѣевна приняла его знакомство, а вскорѣ и предложеніе выдти за него замужь — довѣрчиво и радостно. Съ перваго же вечера тамъ, на любительскомъ спектаклѣ, она говорила съ нимъ, какъ съ близкимъ ей человѣкомъ. И послѣ, когда стала невѣстой, была такъ же ровна и добра съ нимъ, какъ прежде.
Послѣ женитьбы онъ рѣшилъ уѣхать изъ Петербурга, но мать Юліи была больна, и Александръ Николаевичъ согласился остаться въ городѣ, но считалъ дни, когда уѣдетъ вдвоемъ съ женой въ деревню Марютино.
Эта деревня принадлежала дядѣ Александра Николаевича, старому холостяку, жившему постоянно въ Москвѣ. Александръ Николаевичъ зналъ, что Марютино должно со временемъ перейти къ нему, и привыкъ уже относиться къ нему, какъ къ собственному, и поэтому особенно любилъ и цѣнилъ этотъ уютный уголокъ. Онъ каждое лѣто пріѣзжалъ сюда во время уборки хлѣба, осматривалъ все имѣніе, подсчитывалъ книги и представлялъ отчетъ дядѣ. Теперь Maрютино было ему еще милѣе тѣмъ, что онъ привезъ сюда свою красавицу жену и зналъ, что, здѣсь онъ будетъ съ нею вдвоемъ, и никто не посмѣетъ врываться въ ихъ жизнь, отнимать ихъ время, вниманіе, никто не будетъ ни радовать, ни огорчать Юлію, никто не будетъ ни на одну минуту владѣть ея душою. И это сознаніе наполняло его гордой радостью. Уже въ вагонѣ онъ старался доказать ей, какъ было жестоко съ ея стороны не видѣть его мученій, когда она уѣзжала на цѣлые дни къ роднымъ, когда бросалась съ привѣтливымъ смѣхомъ навстрѣчу сестрамъ, приглашала ихъ и къ завтраку, и къ обѣду и почти ни одной минуты не оставалась съ нимъ вдвоемъ. По утрамъ къ ней приходили какія-то плохо-одѣтыя барышни, и она принимала ихъ ласково и съ каждой долго бесѣдовала о чемъ-то. Когда онъ входилъ — онѣ или умолкали, или Юлія говорила ему, что у нихъ «консультаціи». Часто послѣ этихъ посѣщеній она плакала, а когда Александръ Николаевичъ спрашивалъ ее о причинѣ слезъ, она говорила:
— Сколько горя на свѣтѣ!
— Да ты-то чѣмъ можешь помочь? — спрашивалъ онъ.
Она ласково улыбалась ему, точно не понимая, что онъ сердится, точно принимая его слова за шутку.
— Ты раздаешь свою душу по кусочкамъ, ты тратишь направо и налѣво и время, и вниманіе, и хорошія слова… А это все мое, мое!..
Она начинала ему говорить о своей любви, и онъ, побѣжденный ея искренностью, умолкалъ.
Онъ не сомнѣвался въ томъ, что она любитъ его; онъ видѣлъ, какъ, чуть не съ первой же минуты ихъ знакомства, она съ довѣрчивой радостью встрѣчала его, какъ безъ колебанія согласилась выдти за него замужъ, но его злило, что она также любила и отца, и мать, и сестеръ, и своихъ растрепанныхъ пріятельницъ, не видѣла ни въ комъ недостатковъ и все всѣмъ прощала.
Хозяйство шло безалаберно, и старая прислуга Александра Николаевича, Петровна, привыкшая къ строгому порядку, ворчала и нѣсколько разъ заявляла, что уйдетъ. Это все очень разстраивало Александра Николаевича, и онъ, наконецъ, рѣшилъ увезти жену во что бы то ни стало. Въ половинѣ мая они уѣхали.
На вокзалѣ, при отъѣздѣ изъ Петербурга, ему еще разъ пришлось сдержать себя. Юлія прощалась со всѣми точно на вѣкъ, цѣловалась со своими и съ чужими, каждому считала нужнымъ сказать ласковое слово, а про свои вещи и забыла и даже не замѣтила номера носильщика, который взялъ ихъ. Александру Николаевичу пришлось бѣгать, отыскивать его по всей платформѣ, и онъ съ искреннимъ удовольствіемъ сказалъ, когда тронулся поѣздъ:
