Пожар начался на первом этаже. Языки пламени поползли по обоям в цветочек и начали лизать гипсовый потолок. Коридоры и комнаты дома на Фаррел-стрит заволокло густым черным дымом, который ослепил его, заставил закашляться от недостатка воздуха. Он выбежал из столовой к черному ходу, с трудом нашел лестницу и быстро спустился по расшатанным деревянным ступенькам в затхлую темноту подвала.
– Филип?! ФИЛИП?! ФИЛИ-И-И-И-И-ИП!
Он шарил по грязному и влажному цементному полу, впопыхах ища в темноте своего брата. Сверху раздавался треск, пожар бушевал с невиданной силой, одну за другой поглощая захламленные комнаты скромного домишки, в подвале становилось все жарче. Он крутился на месте, осматривая темные углы задымленного подвала, разрывая паучьи сети и кашляя от едкого дыма и жуткой аммиачной вони от протухшей консервированной свеклы, крысиного дерьма и древнего стеклопластика. Над ним ломались и с жутким грохотом падали на пол деревянные балки, огонь сметал все на своем пути, хоть это и казалось совершенно нереальным – насколько он помнил, в их маленьком домике в Уэйнсборо, в штате Джорджия, никогда не было пожара. Но вот он стоял среди адского пекла и никак не мог найти своего чертового брата. Как он здесь оказался? И где, мать его, Филип? Ему нужен Филип. Черт возьми, уж Филип знал бы, что делать!
– ФИЛИ-И-И-И-И-И-И-И-И-ИП!
Неистовый вопль вырвался у него из горла, как неслышный вздох, как немой крик, как прерывистый радиосигнал. И вдруг он увидел проход в одной из стен подвала – странный вогнутый проем, похожий на люк субмарины, светящийся изнутри зеленоватым светом, – и понял, что раньше его здесь не было. В подвале их домика на Фаррел-стрит никогда не было такого прохода, и все же, как по волшебству, он теперь сиял перед ним. Он нетвердым шагом подошел к тусклому зеленому свечению, пробился сквозь него и оказался в душном гараже со стенами из шлакоблоков. В помещении пусто. На стенах видны следы пыток – подтеки темной свернувшейся крови и оборванные концы веревок, привязанных ко вбитым в блоки болтам, – и все словно пронизано злом. Чистым, неподдельным, исключительным злом. Ему захотелось выбраться из этой темницы. Ему не хватало воздуха. Все тело болело. Он не мог проронить ни звука, кроме слабого сдавленного стона, идущего из самой глубины легких. Раздался какой-то звук, и он обернулся – в стене появился еще один мертвенно-зеленый мерцающий портал. Он пошел к нему. Пройдя сквозь свечение, он оказался в сосновом лесу на окраине Вудбери. Он узнал просеку, узнал поваленные деревья, естественным образом образовавшие небольшой амфитеатр. Поросшая мхом и травой земля забросана перепревшими иголками. Его сердце забилось чаще. Здесь еще хуже – это место смерти. Из леса появился человек, который вышел на тускло освещенную просеку. Это его старый приятель Ник Парсонс, жутко нескладный и неуклюжий. В руках у него двенадцатизарядное помповое ружье, на лице застыла маска ужаса.
– Боже, – сдавленно пробормотал Ник, – избавь нас от всего этого беззакония.
Ник поднял ружье. Гигантское дуло – огромное, как планета, заслоняющая собой Солнце, – указало прямо на него.
– Я отрекаюсь от своих грехов, – мрачно произнес Ник. – Прости меня, Господь… Прости меня.
Ник спустил курок. Вспыхнула искра. Словно в замедленной съемке, выстрел взорвался сияющим золотым ореолом – лучами умирающего солнца, – и его сбило с ног, лишило массы, бросило в темноту… к великолепному белому свету. Вот оно. Это конец света – конец его света – конец всего. Он закричал. Из легких не вырвалось ни звука. Вот она, смерть – удушающая, ослепительно белая бездна небытия. И внезапно, словно кто-то повернул выключатель, Брайана Блейка не стало.
Резкая смена кадра – и вот он уже лежит на полу в своей квартире в Вудбери, недвижимый, окаменевший, распластанный на холодных деревянных досках в муках чудовищной боли. Его дыхание столь затруднено, что каждая клеточка его тела как будто задыхается. Перед ним расплываются разводы на потолочных плитках, но один глаз ничего не видит, а глазница так холодна, словно в ней гуляет ветер. На щеке – отклеившаяся полоска клейкой ленты. Окровавленными ноздрями он втягивает воздух и выпускает его, но его вдохи и выдохи почти не слышны. Пошевелиться невозможно – у него не получается даже повернуть голову. Еле живые слуховые нервы едва различают голоса.
