Ответ

В нынешнем году писателю Тибору Дери (он родился в 1894 году в Будапеште) исполняется восемьдесят лет. Имя Дери звучит привычно на многих языках мира, от стран Западной Европы до Японии. В Венгрии, на родине писателя, литературное общественное мнение называет его самым выдающимся представителем современной венгерской прозы, почитает, можно сказать, живым классиком. Дери внес заметный вклад и в венгерскую поэзию, и в драматургию, однако наиболее органическим для него жанром является все-таки социальный роман: именно Дери — вместо с несколькими соратниками по перу — поднял социальный роман на действительно современный уровень в венгерской литературе, ведущим жанром которой всегда была по традиции скорее поэзия, нежели проза.

Дери происходит из состоятельной буржуазной семьи; в детство он долго страдал тяжелой болезнью (костным туберкулезом), которая лишила его многих радостей, отгородила и от необходимых жизненных испытаний. Излечившись, он с горячностью молодости окунулся в бурные исторические события, которыми насыщена была в начале века жизнь Венгрии, жаждал при всем присутствовать сам, хотел лично «пережить», прочувствовать свою эпоху. Он участвовал в забастовочном движении, к концу первой мировой войны принимавшем все больший размах, в начало 1919 года вступил в коммунистическую партию Венгрии, во время Советской республики был членом Директории писателей. После поражения пролетарской диктатуры Дери арестовывают; выйдя вскоре на свободу, он покидает Венгрию, где свирепствует белый террор, в течение нескольких лет живет за границей. В 1926 году, когда амнистия позволила многим «левым» эмигрантам возвратиться на родину, Дери тоже приезжает домой, однако ненадолго. Стремясь уйти подальше от фашизирующейся Венгрии, терзаясь внутренним беспокойством, обусловленным процессом собственного писательского становления, он мечется, скитается по всей Европе. Оказывается то в Норвегии, то в Румынии, затем в Париже, Перудже, чуть позже — в Дубровнике; приехав в Германию в начале тридцатых годов, присутствует при драматической схватке левых сил с фашизмом, в 1934 году принимает участие в восстании венских рабочих, затем бежит на Майорку, испанский остров в Средиземном море. И при этом упорно работает.

В раннем периоде Дери формируется как писатель под знаком характерного для начала века бурного литературного экспериментирования. Вслед за первыми его опытами, то подчеркнуто натуралистического, то романтического толка, мы находим в его стихах, драматургии и также и прозе черты мощно заявившего о себе во всей Западной Европе экспрессионизма или венгерского его варианта — активизма; позднее появляются и элементы сюрреализма, которые служат писателю для выражения его протеста против бесчеловечности, отражают тоску по цельной личности. В романе «Лицом к лицу» Дери дает художественное изображение борьбы немецкого пролетариата и коммунистической партии против нацистов, рвущихся к власти; он глубоко, серьезно прочувствовал главные сложности тогдашнего рабочего движения, в том числе и сектантство, которое позже создало столько трудностей, когда пробивала себе дорогу идея антифашистского народного фронта. Произведения, написанные Дери в двадцатые годы, снискали ему признание многих замечательных писателей, но к широким читательским массам эти произведения не попали, они не были нужны хортистской Венгрии с ее полуфеодальным-полуфашистским правопорядком. К тому же Дери принадлежал к писателям, созревающим медленно: ему было почти сорок лет, когда в рождественский день 1933 года в Вене, за мраморным столиком единственного не закрытого по случаю праздника кафе, он приступил к произведению, в котором впервые сумел проявить свою подлинную писательскую индивидуальность, развернуть широкую панораму венгерской социальной действительности. Речь идет о его романе «Неоконченная фраза», над тремя солидными томами которого он работал четыре года.

Это произведение стало новым словом в венгерской прозе, самые сильные традиции которой восходили к прекрасным иллюзорностям, сотворенным в конце прошлого века Мором Йокаи. Правда, реализм коротких рассказов Кальмана Миксата и особенно (уже в нашем столетии) Жигмонда Морица, бытописца недюжинной силы, без сомнения приблизил к действительности этот сказочный мир грез. В течение долгих десятилетий мастера венгерской прозы обращались к постепенно исчезавшему из венгерской действительности слою джентри — мелкопоместного дворянства, — изображали, обличали и в то же время оплакивали его, скорбя о его неосуществившихся великих якобы возможностях. Приспособление сюжетного описательного романа к более беспокойной картине мира XX века проходило в венгерской литературе медленно. Распад временных категорий, психологический анализ, проникновение в роман элементов эссе, коротко говоря — все то, что внесли в современную аналитическую прозу Томас Манн и Марсель Пруст, под пером Дери обрело реальное существование и в венгерской прозе — в его романе-эпопее «Неоконченная фраза».

Венгерская социальная жизнь двадцатых и тридцатых годов — представлялось Дери — во всей ее сложности, со всеми многоплановыми взаимосвязями уже не может быть отображена в покойном, плавном течении традиционного романа, поэтому он синтезирует традицию с достижениями нового опыта. Социальная идея в этом романе находит выражение по трем линиям: распад отечественной буржуазии, рост рабочего движения и, наконец, хотя и не в последнюю очередь, — судьба интеллигенции, которая в борьбе этих двух решающих сил обращается против своего класса буржуазии. Эта линия всегда глубоко занимала Дери, ведь он мог проследить по ней и собственный жизненный путь. Лучшие представители интеллигенции через потрясения войны, революций, контрреволюционного террора пришли к отрицанию существовавшего тогда режима, хотя это отрицание и было подчас, неопределенным и бессильным, ибо не всегда могло опереться на рабочее движение, руководимое коммунистической партией, которая существовала в чудовищных условиях нелегальности и ожесточенной травли. Отсюда понятны те вспышки судорожной сектантской ярости или, напротив, анархической жажды свободы, которые прорывались временами у многих интеллигентов, как иногда и у самого Дери; многие из них не на жизнь, а на смерть связали свою судьбу с нелегальной партией, тогда как в глазах других дисциплина, нравственные нормы партийной жизни, суровые требования борьбы искажали традиционно воспринимаемое идеальное понятие «личности», преступали границы ее свободы.