Отец
Авторы: Сусанна Михайловна Георгиевская
Жанры: Советская классическая проза, Литература для подростков
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 49 страниц. Год издания книги - 1973.
Роман о юношестве, о воспитании души подростка, о бережном отношении со стороны взрослых к его внутреннему миру.
Для старшего возраста
Читать онлайн Отец
Отец
Виктору Дмитриевичу Сальникову,
врачу, с глубоким уважением и благодарностью посвящается
Часть первая
Сашина мама — Петронэль Куприявичене — работала медсестрой в психиатрической больнице. Больницу окружал парк.
Саше минуло семь лет, остался позади детский сад, и мальчик после школы стал забегать к маме, поскольку дома — один да один, скукота: голые стены, на кухне из крана все капает, капает… Кран высоко, Саше в семь лет все еще было до крана не дотянуться.
Парк возле больницы старый, с большими дубами. Золотистый, чуть заметный туман стелился вокруг, если на улице— лето, а если зима — от дыхания шел пар. Здесь, в белом парке, дыхание Саши было заметным, потому что рядом жили припорошенные снегом дубы, на дорожках лежал утоптанный снег, а по бокам — большие, потемневшие сверху сугробы, Все колкое, белое и такое большое, а рядом — его дыхание. Оно вдруг становилось воздухом, улетало, чтобы сказать деревьям: «Будет лето, опять асе на свете зазеленеет».
Больничный парк и больница не особо близко от города. Надо шагать и шагать, чтоб сюда дойти. И сама дорога не снежная — асфальт, но по сторонам все те же сугробы. Куда ни глянешь — повсюду снег, снег.
Снег здесь держался долго. Сашин город был город северный, ветры так и мчались от реки Боливажис. даже если река была скована льдом.
Где живут ветры?.. Может, а ледяных хоромах реки Боливажис? Ветры, ветры, ветры, резкие и холодные… Ветры в городе, в поле. Повсюду они. А рядом — короткое дыхание семилетнего мальчика, словно пар над горячим кофейником.
По дорожкам парка выхаживали больные, пробегали врачи и сестры.
Врачи и сестры не надевали пальто, так и мчались по саду полураздетые — в белых шапках, халатах. А больные одеты а стеганки. Из-под стеганок — полосатые ноги: это пижамы.
…Как во сне ходили они среди снега и летней зелени в своей таинственной жизни, в своем бессмысленном бормотании.
Сашу любили — то и дело его угощали сладким. Мать просила не делать этого, но больные все-таки угощали. Отказаться было никак нельзя. Он это чувствовал, он принимал любое давние — даже надкусанный пирожок, который потом зарывал и снег.
Гуляла в саду одна женщина, очень похожая на Сашину бабушку, — пожилая, в платке, повязанном по-крестьянски. Этот теплый платок она не сняла, даже когда стало жарко. Кутаясь в платок, то я дело нагибалась она и сосредоточенно выпалывала траву с цветочных клумб. Лицо у нее было доброе, старое, очень темное, щеки в морщинах. Хотелось провести по этим мягким щекам ладонью.
Однажды она заметила Сашу, обхватила его, прижалась темной щекой к его щеке, как будто требуя от него защиты (ему было тогда семь лет).
— Идем под дуб! — сказал ей шепотом Саша, боясь, что плачущую старую женщину засмеют. И погладил ее по вздрагивавшим глазам. — Под дуб!.. Пожалуйста, баба. Там тихо.
— Хорошо, хорошо, хорошо под дубами, — ответила женщина и заплакала еще горше.
Саша стоял около старой женщины и тоже тихонько и горько плакал. Бессильно билась о берег река Боливажис, готовая затопить весь мир, но вылилась всего лишь слетами из глаз семилетнего мальчика, стоявшего посреди больничного сада.
Вышла мать, оторвала Сашу от женщины.
— Не сметь! — наклонившись к Саше, сказала она — Не подходи к больным! Ты понял? Не сметь! Не сметь!
— Не сметь! — чуть дыша, повторил Саша.
— Вы напрасно пускаете его на территорию больницы. — сказал ей как-то главврач, — это в высшей степени неосторожно. И вредно для мальчика. Наша больница не место для детей.
— Все в этом мире безумно, — усмехнувшись, ответила Петронэль.
Врач осекся — он вспомнил, что женщина растит мальчонку одна. И что рождению ребенка предшествовала трагедия.
Саша больше не подходил ни к кому. Он гулял.
Он знал отлично не только центральную дорогу парка, усыпанную лётом гравием и песком, но и нее его боковые, маленькие дороги, каждую скамью и каждую клумбу. У клумб орудовал старый садовник. Он любил разговаривать сам с собой (Саше всегда казалось, что он беседует с садовыми ножницами, шлангом я лейкой).
Мальчик сделался старше, но продолжал ходить в больничный парк.
Здесь весной я осенью он готовил уроки, примостившись у круглого столика в углу, под тентом; здесь он читал, улегшись на скамью животом. Он так увлекался чтением, что не замечал: темнеет на улице.
Расходились больные (призывно звучал звонок), мальчик оставался один в смутно волнующемся сумраке саде.
Он читал — как читает юность, когда впереди словно гул предчувствия всего того, что нам может даровать жизнь. Это какой-то особый голод души, что ли, неспособный ничем насытиться; музыка, как бы летящая за пределом того, что мы слышим.
Лежа на скамье животом вниз, Саша от восторга болтал ногами, садился, опять вставал.
— В чем дело?.. Что с тобой?.. — спросил его как-то молодой врач, проходивший мимо. — Разыгралась лумбага — седалищный нерв?
— Нет. Комары заедают, — ответил Саша, краснея.
Мир был полон образов, звуков, разноголосицы, словно бы у всего неодушевленного — своя душа, свои требования на отклик…
Как огромен был Сатан крошечный мир и как полон бесчисленных голосов, к нему обращавшихся!
