Они придут завтра

Отец Дмитрий пришел в себя на рассвете. Дышалось тяжело, голова болела. Слабость во всем теле была такая, что даже потную подушку не хотелось перевернуть сухой стороной. И все же он дотянулся до полотенца и вытер мокрый лоб.

Где же доктор? Умаялся, спит и, наверное, еще не скоро покажется в палате. Забавный старик. Все шутит, утешая, а сам еле передвигает ноги. Однако какие у него холодные, совсем ледяные пальцы. С трудом нащупав пульс, он спрашивал санитара:

— Откуда больной?

— Из Орши… Инспектор кооперации…

— Это теперь инспектор, а прежде, до революции кем был?

— Военным священником 20-го Сибирского стрелкового полка. Вот документы. При высокой температуре, бредит. Звал какого-то Сережу… Метался, вскакивал, чуть не убежал…

— Может и в окно выпрыгнуть… Положите подальше от окон и лестницы…

«Звал Сережу…» — отец Дмитрий застонал. За какие прегрешения болезнь свалила его в Гомеле, а не в Могилеве? Там родственники жены, навещали бы его, рассказали бы о последних днях царя в Ставке. Там своя, семейная могилка на кладбище…

Как нескладно все получилось. Вот метался, искал, бегал от судьбы, а пришел-то туда же. Тишина-то какая! Да-да, все это началось с того дня… Девять лет безутешно оплакивал он безвременно ушедшую в «тот мир» жену, истязал себя и сердце, и душу, пока в отчаянии не решился навсегда покинуть Могилев и уехать в какую-то Кяхту, затерянную бог знает где в песках Монголии.

Столь странное решение пришло ему в голову сразу же после тех ужасных дней и ночей, когда в тяжких муках, от заражения крови, умерла красавица жена, оставив ему Колю, Сережу, Нину, Женю и Веру. В тот год отцу Дмитрию было все равно куда ехать, Лишь бы подальше от родни, измучившей его своими причитаниями и вздохами, подальше от стен и вещей, напоминавших ему о том, что жены нет, подальше от могилы, из которой она уже никогда не встанет и не придет к нему. Он мог бы попроситься в любое другое место, но Кяхта, кажется, была дальше всех, куда и поезда-то не ходят. Все материнские заботы о детях, как крест господний, взвалила на себя сестра Елена, решившая поехать с братом в далекое добровольное изгнание.

Проводы были тревожными, полными гнетущего беспокойства. Впереди был долгий и утомительный путь в гарнизон, расположенный где-то на русско-китайской границе. Внесет ли успокоение в его мятущуюся душу это назначение? И в такое время — после жгучего, как публичная пощечина, позора у Цусимы и в Порт-Артуре, после гнусной бойни у Зимнего Дворца? Какой ужас! Стрелять в безоружных стариков и старух, в детей, в иконы и хоругви, в раскрытые рты мирян, возносивших молитвы и гимн «Боже, царя храни» ему — царю жизни, царю царей, царю святых, господу неба, святому святых, главе тела церкви.

«За какое же окаянство этот срам и мучительство? — В исступлении терзался опечаленный отец Дмитрий. — Боже, всемилостивый, что же будет с нами в этой Кяхте? Неужто и в самом деле детям придется прозябать в землянках, в сонмище блох?»

Глупые несмышленыши, они с визгом носились по вагону, радуясь каждой перемене за окном, и не ведали о грядущих испытаниях. Одиннадцатилетний Сережа, уткнувшись длинным носом в стекло, очарованно смотрел на мелькавшие мимо деревни и полустанки, на поля и рощи, на соломенную, березовую и осиновую Русь.

За Уралом, на одной из остановок, мальчик загляделся на забавную игру щенка и котенка. Что только они не вытворяли: и кувыркались, и кидались друг на друга, и бегали вперегонки, и прыгали через бревно. Наконец, котенок, видимо, устал и юркнул в кусты. Обнюхивая землю и скуля, щенок пошел по следу и за ухо вынес своего мяукающего дружка на солнышко. Но тут появилась кошка. Изогнувшись и подняв хвост трубой, она так угрожающе фыркнула, что бедный щенок, выпустив жертву, бросился наутек. Когда поезд тронулся, собачка и котенок уже спали в обнимку в тени, под крылечком.

— Какая прелесть, не правда ли?

Услышав над собой незнакомый голос, мальчик поднял задумчивые и печальные глаза. Ему приветливо улыбался добрый дядя.

— Давайте познакомимся. Меня зовут Иван Иванович. А тебя? — Запросто спросил он.

— Сережа… — доверчиво ответил мальчуган.

Тут подошел папа, и интересный разговор оборвался.

— Попов…

— Раковский, рад познакомиться…

Мальчика уложили на верхнюю полку. Тетя Лена и в вагоне соблюдала строгий распорядок дня.

Когда мальчик проснулся, дяди уже не было, а папа и тетя Лена сидели такие веселые и довольные.

— Ага, проснулся… дед-мороз, — отец Дмитрий пощекотал Сережкину пятку, мальчик звонко рассмеялся и отдернул ногу. — Да ты знаешь, с кем свел меня, а? Видно, ждут тебя на новом месте удачи. Вот и адреса дал, где остановиться. — Молчанов, Лушниковы. Миллионеры!

Дорога, как река жизни, что только не плывет по ней. Каждый новый пассажир вносил в вагон кусочек мира. В разговорах взрослых все чаще и почтительнее упоминались Кяхта и ее денежные тузы. Вместо грубого базарного слова «барыши» почему-то употреблялось другое, более светское, «дивиденты». И чем ближе к Иркутску, тем чаще люди с азартом спорили о золоте и его могуществе. Мальчик мало что понимал в этих странных, завистливых, с хрипотцой, пересудах. А папа выслушивал почтительно, упрашивая бородача пригубить горячительного.