Говорят, что молодость — самое счастливое время в жизни. Это говорят те, кто давно был молод и забыл, что это такое.
Молодость — полутрагическое состояние, когда понимаешь, что зачем-то явился на белый свет. А вот зачем?
В молодости не ценишь то, что у тебя есть, и все время хочется чего-то другого. А где это другое? Какое у него лицо?
Танька Канарейкина училась на крепкое три, по поведению четыре. После десятилетки устроилась работать почтальоном, развозила почту. На велосипеде.
Люди любят получать письма. Телеграмм боятся, а письма любят. И Таньку любили, по двум причинам: за письма и за песни.
Едет на велосипеде и поёт. Танька маленькая, а песня звонкая — до самого неба. И кажется, что сама песня колесит по земле, по Калининской области, средней полосе.
Известно, что растительный мир имеет своё растительное сознание и понимает музыку. Поэтому в колхозе «Краснополец», откуда происходила Танька, был самый высокий надой молока и пшеница поспевала три раза за лето.
Председатель колхоза Мещеряков четвёртый год завоёвывал переходящее красное знамя и сам держался скромно. Он уже мог себе позволить быть простым и скромным. Как все великие.
Таньке Канарейкиной шёл семнадцатый год. Первые пятнадцать проскочили в незатейливом счастье, каким и бывает настоящее счастье. А в последние два года Танька заметила, что жизнь её остановилась с туповатым выражением, как козёл Онисим перед забором после сна. Каждый следующий день повторял предыдущий с теми же поворотами, как дорога от Бересневки до Глуховки: сначала Сукино болото, в болоте плюшевые камыши. Потом въезжаешь в лес и знаешь: за елью муравейник величиной с избу. И точно: вот ель. Вот муравейник. А в муравейнике — те же самые муравьи, что вчера, позавчера и в прошлом году. А даже если и другие, их все равно не отличишь от прежних. Муравьи и муравьи. За лесом — деревня. Возле крайней избы — бабка Маланья в галошах и в чёрном ватнике, а возле неё собака Сигнал, лает и челюстями клацает, как будто произносит: «Габ»… Не «гав», как все, а именно «габ». Бабка Маланья говорит Сигналу безразлично: «Чу, бес», — а сама смотрит в сторону Таньки, вроде письма ждёт. А чего ждать, когда вся её родня и знакомые живут через дорогу. А вот стоит, и смотрит, и ждёт. Сигнал говорит: «Габ». Маланья говорит: «Чу, бес» — и смотрит с надеждой из-под платка, опущенного на самые брови. И так каждый день и всю дальнейшую жизнь.
Когда Танька думала об этом, становилось тоскливо, и она пела очень громко: «Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна…»
Песня совершенно не подходила по смыслу к Танькиному настроению, но была красива сама по себе, и Танька заливалась на всю округу. Птицы переставали петь на ветках, говорили друг другу: «Танька поёт». И слушали в одинаковых позах.
Маленькая гадина змея-медянка думала про себя:
«Танька поёт». Влезала на горячий камень и поднимала голову.
В поле косили бабы. Заслышав песню, отвлекались от травы и от жары. Стояли и слушали. И лица у всех становились похожими.
Этот день начался как нормальный день, ничем не выдающийся. Танька привезла письмо Логиновым. Письмо было из армии: треугольник без марки. Логиновская собака, маленькая, похожая на лисицу, металась на цепи, захлебываясь лаем. И вдруг сорвалась и бросилась к Таньке.
Танька оглушительно взвизгнула. Собака шарахнулась от крика и обернула к Таньке удивлённую морду: дескать, чего это ты?
Старик Логинов пошёл к собаке, громко бранясь. Собака прижалась боком к забору и сама была не рада, что все так вышло.
— Не бейте её, — великодушно попросила Танька.
— Ещё чего… — пробурчал Логинов. — Чего это я её буду бить?
И получалось так, что Логинов не собирался обижать собаку из-за какой-то прохожей, проезжей Таньки. Таньке стало обидно, она закинула ногу на велосипед и поехала в соседнюю деревню.
Дорога шла лесом. Недавний испуг требовал разрядки слезами. Танька таращила глаза, чтобы не заплакать.
И вдруг… В сказках обязательно присутствует «вдруг».
И вдруг Танька услышала музыку.
Мелодия текла откуда-то с неба. Она была не старинная и не современная, а такая, что во все времена. В ней и жалость, и нежность, и то, как все же прекрасно жить на этом свете. Несмотря ни на что.
Танька слезла с велосипеда, прислонила его к дереву и пошла, не глядя под ноги. Шла через канаву, через крапиву, через какие-то цапучие кусты. Вдруг, а может, и не вдруг кусты раздвинулись, и Танька увидела поляну, круглую, как тарелка. Посреди поляны, скрестив ноги, как пастушок, сидел лётчик и играл на трубе. Рядом стоял вертолёт и, похоже, слушал. Вид у вертолёта был задумчивый.
Позже Танька узнала, что эта круглая поляна называется в местной авиации «квадрат сорок пять». Лётчик зовётся Валерием. Музыка — «Мелодия» композитора Глюка из оперы «Орфей и Эвридика». Глюк жил давно, и давно существовала эта мелодия, но Таньке казалось, что она возникла только что и звучит на земле первый и последний раз.
Лётчик забрался куда-то на самые высокие ноты и пошёл тосковать. Танька прислонилась щекой к берёзе и слушала. В какую-то минуту глазам стало горячо, и все предметы сделались расплывчатыми. Лётчик доиграл до конца и поднялся.
