В воздухе пахнет полынной горечью и мокрым песком. Бескрайняя степь вокруг Омирши дышит стыло, прощаясь с летом до следующего года. Дождь прошел совсем недавно, но он был настолько коротким, что не смог даже умыть мостовую. Только слегка намочил ее. Дожди в Омирше не такая уж и редкость, но они – лишь эхо, отзвуки того, что творится в столице или Дирне, городе на болотах.
Омирша любит солнце, а солнце – любит этот город, смело встречающий все тяготы степных пожаров и вечной засухи.
Дождь прошел совсем недавно. Но пятна на мостовой он так и не смыл… Глина, грязь, кровь… все осталось.
Алые капли падают на камень и разбиваются на десятки брызг. Слышится тихий стон и странный звук: как будто крысиные лапки перебирают по карнизу.
– Нет… пожалуйста… – Стон переходит в шепот. Отчаянный, умоляющий. Безнадежный.
Цыки-цыки-цыки-цыки-цык.
– Я все отдам… все отдам!
Странный цокающий звук прерывается. Сменяется шорохом ткани.
Фигура в черном плаще стоит перед молодым мужчиной, прижавшимся спиной к стене. Мужчина тяжело дышит, и из его рта вырывается пар. Лето еще не закончилось, но до заморозков не так уж и далеко.
Мужчина прижимает руку к груди, и даже в скудном освещении можно заметить, что пальцы отрублены. Он пытается остановить кровь, но она все равно течет. И капли продолжают падать на камни мостовой.
И разбиваться…
Фигура в черном плаще делает шаг вперед, и по ее очертаниям невозможно определить, кто именно скрывается за чернильной тьмой бесформенной одежды. В Омирше, где ментальных колдунов едва ли не четверть от всего населения, трудно уйти от правосудия.
Но стонущий человек без пальцев не видит лица своего мучителя, и его тело не выдаст его потом. Потом, когда мучитель превратится в убийцу…
А это – самое главное.
– Прошу вас… пожалуйста… я все отдам… только дайте время!
Человек больше не в силах стоять… он сползает по стене вниз и беспомощно смотрит, как фигура в плаще склоняется над ним.
– Пожалуйста… пощади, – шепчет он. – Дай мне время…
Сухой ветер играет с Омиршей. Он налетает шквалом и заставляет свежие капли крови засохнуть вмиг.
Человек придерживает капюшон, чтобы ветер не выдал его, а потом садится на корточки напротив жертвы.
Ветер стихает так же резко, как и появился. Вновь слышится цокающий звук.
– Твое время закончилось, – хриплым шепотом говорит фигура в плаще. – И началось мое!
Цоканье сменяется чавканьем, раздается стук металла о камень, и стоны затихают.
Утром, когда тело обнаружит прачка, которой не суждено будет в тот день дойти до места работы, в кармане мужчины найдут то, что взбудоражит Омиршу на несколько месяцев вперед.
Игральную карту.
Туз треф.
Молчание было вязким, словно гречишный мед на куске прожаренного хлеба. Тяжелым, словно бархатное одеяло. Удушающим, словно чересчур стянутый корсет.
Хруст и деликатное почавкивание заставляли Силь скрежетать зубами от бессильного бешенства, а ее желудок – сжиматься от сосущего голода.
Но она решила, что не притронется к еде. Она поклялась себе самой: пока отец не поменяет своего решения, она будет голодать. Пусть от недостатка еды у нее уже кружится голова, но она выстоит.
Отец всегда говорил, что она унаследовала его упрямство, так пусть же теперь он поймет, что она еще упрямей! В тысячу раз упрямей, чем он!
– Ты бледна, Сиэлла, – заметила Элис, ее новая «мама», которая была старше ее всего на пять лет. – Возможно, стоит умерить свой характер и все же поесть?
Силь сглотнула слюну и пригубила кофе из миниатюрной чашечки. Несколько капель черного, как тьма в ее душе, напитка утром и пара глотков зеленого чая перед сном – все, что она позволяла себе вот уже пятый день.
С тех пор как отец объявил о дате ее помолвки. Помолвки с человеком, который согласился взять в жены ее, бесприданницу. И поправить незавидное положение ее семьи.
Что ж, отец хотя бы может быть точно уверен, что его молодая жена действительно его любит. Потому что Элис согласилась когда-то выйти замуж за нищего вдовца с двумя дочерями. Но, кажется, поддержки от мачехи сейчас не дождешься.
Всем надоела нищета.
– Твое поведение ни к чему не приведет, – продолжила Элис, хмурясь и изящно закусывая губу. – Если ты продолжишь голодать – просто упадешь в обморок. И поверь: пока ты будешь без сознания, я успею тебя хорошенько накормить.
Силь кинула на молодую женщину взгляд исподлобья. Мачеха сидела прямо, будто насаженная на кол, темно-рыжие волосы ее были собраны в сложную прическу, из которой кокетливо выбивались волнистые пряди. Облаченная в недорогое, но справное платье темно-синего цвета, Элис выглядела… жутко. И виной тому была карминовая помада, совершенно неуместная в свете утреннего солнца.
Шестнадцатилетняя Эви, сидевшая напротив отца, тоже выглядела неуместно шикарно, во всем подражая мачехе. И отец был рад, что его жена и младшая дочь сохраняют облик знатных леди. А вот Сиэллой он был недоволен. И не только потому, что она заупрямилась, отказавшись выходить замуж непонятно за кого. Нет. В отличие от мачехи и младшей сестры она вышла к завтраку в самом простом платье, а волосы собрала в косу, не желая отвлекать и так измученную горничную. В доме, где работает одна кухарка, одна горничная и один садовник, являющийся по совместительству чернорабочим, плотником и лакеем, нельзя делать вид, что все в порядке.
