Года эдак три-четыре назад мне явилась надобность покинуть Глазго, и я топала по Большой дороге уже часов пять, когда вдруг увидала слева проселок и указатель с надписью «Замок Хайверс». Надо же какое совпадение, ведь я пустилась в путь через всю Чортландию, чтобы поглазеть на Эдинбургский замок, а может даже получить там работу и как знать выйти замуж за молодого аристократа или принца. Мне было всего пятнадцать, будущее рисовалось в розовом свете, и я собиралась найти место в каком-нибудь благородном доме.
Вдобавок за мной вот уже битый час тащился попутчик, мальчишка из горцев, примерно моего возраста. Он возвращался от зубодера и чуть не поминутно оттягивал нижнюю губу, чтобы показать дыру от вырванного зуба. Мне до смерти надоел прилипчивый малый со своими ухмылочками и дурацкими вопросами «а куды ты идешь? а где живешь? а как тебя кличут? а не хошь поваляться со мной?» и все в таком духе. Я наврала с три короба надеясь от него отвязаться, но он пристал ко мне как лошадиный навоз к башмаку уличного метельщика. Если я замедляла шаг, он тоже замедлял, если я прибавляла ходу, он тоже прибавлял, если я останавливалась поправить шаль или поудобнее перехватить узелок, он — вы подумайте! — стоял руки в карманы и пялился на меня. Пару раз у него встал штыком, под портками видать. И ноги у него были грязнущие.
Надо признаться мое желание свернуть с Большой дороги объяснялось еще одним обстоятельством: навстречу нам ехали два верховых полицейских. Важные птицы судя по виду. Я заприметила всадников еще пять минут назад, их котелки да большие пуговицы, и сразу стала соображать, как бы эдак убраться с большака чтоб не пришлось бежать через поле и перепачкаться по уши.
Ну, я остановилась и повернулась к джоки.[1]
— Мне туда, — говорю и тычу пальцем на указатель «Замок Хайверс».
— Я с тобой, — заявляет малый. — Ты состряпаешь мне ужин. А опосля мы поделаем детей.
— Здорово придумал, — говорю, а когда он подступил вплотную ко мне собираясь поцеловать, я прихватила его за причиндалы и слегка выкрутила. — Детей поделаешь без меня. Отвали и погоняй в кулаке.
И пошла себе по проселку. Джоки потащился было за мной, но я его отпихнула, еще раз послала куда подальше и с размаху наступила на босую ногу. На том мы с ним и расстались, по крайней мере на время.
Тропа к замку, обсаженная буками, вилась вверх по склону холма. Стоял сентябрь, но необычайно теплый — к счастью для меня, поскольку верхней одежи у меня не имелось. Примерно через минуту я услыхала глухой стук копыт по земле и обернулась на Большую дорогу. Двое верховых на рысях проскакали мимо, направляясь к Глазго. Даже головы в мою сторону не повернули. Ура, воскликнула я про себя, пронесло слава тебе господи. Я всегда говорю, на глаза служителям закона лучше лишний раз не попадаться.
Благополучно избежав встречи с полицейскими, я решила быстренько глянуть на замок, а потом найти ночлег, пока не стемнело. У меня за душой было всего-навсего шесть леденцов «пармские фиалки» да два шиллинга, и одному богу было ведомо когда я раздобуду еще — так что о найме комнаты помышлять не приходилось. Но я надеялась отыскать амбар или сараюшку, где можно будет преклонить голову на несколько часов, а с рассветом продолжить путь в Эдинбург.
Не успела я сделать и трех шагов, как из-за поворота навстречу мне торопливо вышла рыжая деревенская девица примерно моих лет, в черном шерстяном платье и клетчатой шали. Она волокла за собой по земле сундучок на кожаном ремне. Несмотря на непонятную спешку она громко смеялась сама с собой точно малахольная. Самым примечательным в ней были щеки — такие шершавые и красные, словно она крепко прошлась по ним теркой для мускатного ореха. Я заступила девице путь и пожелала доброго вечера. Но она лишь расхохоталась мне в лицо и спотыкаясь пошла дальше к большаку, таща за собой сундучок. Вообще меня трудно удивить, но все же от деревенского люда ожидаешь поведения повежливей.
