Было то проклятое время года, когда в воздухе стоял запах горящих детских тел.
С тех пор как Дэн Ламберт впервые его почувствовал, он больше не мог есть жареную свинину. До августа 1969-го, когда ему стукнуло двадцать, его любимым блюдом было барбекю из свинины – ароматное, с хрустящей корочкой, политое красным соусом. На двенадцатый день этого месяца одного запаха было достаточно, чтобы его начинало мутить.
Он ехал на восток по 70-й улице Шривпорта, навстречу ослепительному блеску утреннего солнца. Солнечные лучи, отражаясь от капота серого грузовичка, били в глаза, и голова опять разболелась. Эта боль была Дэну хорошо знакома. И она сама, и ее причуды. Иногда она обрушивалась на него, словно кузнечный молот, иногда действовала с аккуратностью скальпеля хирурга, а во время самых сильных приступов накатывалась волнами. Ударит – и унесется прочь, словно водитель, сбивший прохожего и стремящийся побыстрее смыться с места происшествия. В такие минуты ему оставалось только глотать бессильную злость и ждать, пока» он снова придет в себя.
Умирать всегда тяжело.
Этим августом 1991 года, в лето, которое выдалось самым жарким за всю историю Луизианы, Дэну исполнилось сорок два года. Но выглядел он лет на десять старше, и его худое лицо было изборождено глубокими морщинами – следы непрестанной борьбы с болью. Дэн знал, что в этом сражении ему не выйти победителем. Если бы ему сейчас точно сказали, что он проживет еще три года, Дэн вряд ли бы обрадовался; сейчас – самое время. Бывали дни достаточно сносные, бывали – просто ужасные. Но он не привык уступать, какими бы тяжелыми не были обстоятельства. Его отец был трусом, но воспитал далеко не труса. По крайней мере в этом Дэн мог черпать силы. Он катил вдоль прямой, как стрела 70-й улицы, мимо аллей, закусочных и припаркованных рядом автомобилей. Он ехал навстречу безжалостному солнцу и запаху горелого мяса.
Карнавал коммерции на 70-й улице был представлен двумя десятками ресторанчиков, где готовили барбекю – именно оттуда поднимался к опаленному небу этот убийственный запах. Было только начало десятого, а термометр на фасаде Френдшип-Банка уже показывал тридцать градусов. Безоблачное небо казалось белесым, словно выцветший ситец, а солнце – пылающий шар расплавленного олова – обещало еще один день страданий для жителей всех штатов на побережье Мексиканского залива. Вчера температура перешагнула за сорок, и Дэн подумал, что сегодня она подскочит до такой степени, что голуби будут поджариваться на лету. Раз в неделю после обеда накрапывал дождик, но его хватало только на то, чтобы превратить улицы в удушающую парилку. Ред-Ривер несла свои грязные воды через город к болотам, и воздух подрагивал над серо-стальными громадами зданий, маячивших на горизонте.
Дэн остановился у светофора. Тормоза негромко взвизгнули – колодки пора было менять. На прошлой неделе он получил заказ на перевозку старой мебели, и этих денег хватило, чтобы сделать месячный взнос за пикап, купить запчасти и отложить несколько долларов на всякую мелочь. Тем не менее, предстояло еще уладить один вопрос – весьма деликатный. Дэн просрочил два предыдущих взноса, и теперь ему нужно было умасливать мистера Джарета, чтобы тот предоставил отсрочку. Впрочем, мистер Джарет, управляющий кредитами в Первом Коммерческом Банке, понимал, что Дэн переживает трудные времена, и давал» ему некоторое послабление.
Теперь боль затаилась за глазными яблоками. Она засела там, как рак за камнем. Дэн нашарил на соседнем сиденье белый флакон с аспирином, бросил на язык две таблетки и разжевал их. Зажегся зеленый, и он поехал дальше, к Долине Смерти.
Дэн был одет в рубашку цвета ржавчины с коротким рукавом и синие джинсы с заплатами на коленях; на ногах у него были поношенные, но еще крепкие рабочие башмаки, на левой руке – часы. Поредевшие каштановые волосы под выцветшей бейсболкой были зачесаны назад и спускались на плечи; о прическе «Дэн никогда не заботился. У него были светло-карие глаза и короткая бородка” почти совсем седая. На правом предплечье красовалась татуировка в виде змеи – память об одном толстяке, который выпил слишком много дешевых, но крепких коктейлей в компании Дэна и других новобранцев во время ночного увольнения в Сайгон. Толстяк давным-давно сгинул, а Дэн остался с этой татуировкой. Они тогда звались “Укротители Змей”. Не боялись совать руки во все норы, которых было полно в джунглях, и вытаскивать оттуда любой притаившийся там скользкий ужас. Тогда они еще не знали, что окружающий мир – такая же змеиная нора, и есть змеи гораздо больше и подлее. Они не знали, мчась навстречу будущему, что змеи таятся не только в норах, но и в ровно подстриженной изумрудной траве Великой Американской Мечты. Эти змеи обвивали ноги и медленно валили на землю. Проскальзывали в кишки и делали тебя трусом и слабаком. А после этого прикончить тебя уже не составляло труда.
Дэн каждый раз вздрагивал, вспоминая ту ночь в Сайгоне. В то время в нем было больше шести футов роста и двести двенадцать фунтов живого веса. Теперь он весил не больше ста семидесяти фунтов и казался гораздо ниже. Его лицо было таким же худым, как у тех вьетнамских стариков, испуганно забившихся в свои соломенные лачуги, и взгляд порой бывал таким же затравленным, как у них. Скулы торчали под морщинистой кожей, а подбородок стал таким острым, будто он прятал под бородой консервный нож. Теперь Дэн очень редко ел три раза в день – но, разумеется, худел, в основном, от болезни.
